Бывшие люди
Шрифт:
– Денег у меня много - вот и мыкаюсь. Деньги хотят, чтоб их в жизнь пускали, вот я и даю им ход, - дразнит ротмистра купец, лукаво прищуривая глазки.
– Не тебе, значит, рубль служит, а ты рублю, - комментирует Кувалда, борясь с желанием дать пинка в живот купцу.
– Али это не всё равно? С ними, с деньгами-то, всяко приятно... А вот ежели без них...
И купец с нахально подделанным состраданием оглядывает ротмистра. У того верхняя губа прыгает, обнажая крупные волчьи зубы.
– Имея ум и совесть, можно жить и без них... Деньги,
– Это верно... А то есть люди, у которых ни денег, ни совести...
– Ты смолоду-то таким и был?
– простодушно спрашивает Кувалда. Теперь у Петунникова вздрагивает нос. Иван Андреевич вздыхает, щурит глазки и говорит:
– Мне смолоду о-ох большие тяжести поднять пришлось!
– Я думаю...
– Работал я, ох как работал!
– А многих обработал?
– Таких, как ты? Дворян-то? Ничего, - достаточно их от меня христовой молитве выучились...
– Не убивал, только грабил?
– режет ротмистр. Петунников зеленеет и находит нужным изменить тему.
– А хозяин ты плохой - сидишь, а гость стоит...
– Пусть и он сядет, - разрешает Кувалда.
– Да не на что, вишь...
– На землю... земля всякую дрянь принимает...
– Я это по тебе вижу... Однако пойти от тебя, ругателя, - ровно и спокойно сказал Петунников, но глаза его излили на ротмистра холодный яд.
Он ушёл, оставив Кувалду в приятном сознании, что купец боится его. Если б он не боялся, так уже давно бы выгнал из ночлежки. Не из-за пяти же рублей в месяц он не гонит его! Потом ротмистр следит, как купец ходит вокруг своего завода, ходит по лесам вверх и вниз. Ему очень хочется, чтоб купец упал и изломал себе кости. Сколько уже он создал остроумных комбинаций падения и всяческих увечий, глядя на Петунникова, лазившего по лесам, как паук по своей сетке. Вчера ему даже показалось, что вот одна доска дрогнула под ногами купца, и ротмистр в волнении вскочил со своего места... Но - ничего не вышло.
И сегодня, как всегда, перед глазами Аристида Кувалды торчит это красное здание, прочное, плотное, крепко вцепившееся в землю, точно уже высасывающее из неё соки. Кажется, что оно холодно и темно смеется над ротмистром зияющими дырами своих стен. Солнце льёт на него свои осенние лучи так же щедро, как и на уродливые домики Въезжей улицы.
"А вдруг!
– мысленно воскликнул ротмистр, измеряя глазами стену завода.
– Ах ты, чёрт возьми! Если бы..." Весь встрепенувшись, возбуждённый своей мыслью, Аристид Кувалда вскочил и торопливо пошёл в трактир Вавилова, улыбаясь и бормоча что-то про себя.
Вавилов встретил его за буфетом дружеским восклицанием:
– Вашему благородию здравия желаем!
Среднего роста, с лысой головой, в венчике седых кудрявых волос, с бритыми щеками и с прямо торчащими усами, похожими на зубные щётки, прямой и ловкий, в кожаной куртке, он каждым своим движением позволял узнать в нём старого
– Егор! У тебя вводный лист и план на дом есть?
– торопливо спросил Кувалда.
– Имею.
Вавилов подозрительно сузил свои вороватые глаза и пристально уставился ими в лицо ротмистра, в котором он видел что-то особенное.
– Покажи мне!
– воскликнул ротмистр, стукая кулаком по стойке и опускаясь на табурет около неё.
– А зачем?
– спросил Вавилов, решившийся при виде возбуждения Кувалды держать ухо востро.
– Болван, неси скорей!
Вавилов наморщил лоб и испытующе поднял глаза к потолку.
– Где они у меня, эти самые бумаги?
На потолке не нашлось никаких указаний по этому вопросу; тогда унтер устремил глаза на свой живот и с видом озабоченной задумчивости стал барабанить пальцем по стойке.
– Будет тебе кобениться, - прикрикнул на него ротмистр, не любивший его, находя, что бывшему солдату привычнее быть вором, чем трактирщиком.
– Да я, Ристид Фомич, уж вспомнил. Кажись, они в окружном суде остались. Как я вводился во владение...
– Егорка, брось! Ввиду твоей же пользы, покажи мне сейчас план, купчую и всё, что есть. Может быть, ты не одну сотню рублей выиграешь от этого понял?
Вавилов ничего не понял, но ротмистр говорил так внушительно, с таким серьёзным видом, что глаза унтера загорелись любопытством, и, сказав, что посмотрит, нет ли этих бумаг у него в укладке, он ушёл в дверь за буфетом. Через две минуты он возвратился с бумагами в руках и с выражением крайнего изумления на роже.
– Ан они, проклятые, дома!
– Эх ты... паяц из балагана! А ещё солдат был...
– не преминул укорить его Кувалда, выхватив из его рук коленкоровую папку с синей актовой бумагой. Затем, развернув перед собой бумаги и всё более возбуждая любопытство Вавилова, ротмистр стал читать, рассматривать и при этом многозначительно мычал. Вот, наконец, он решительно встал и пошёл к двери, оставив бумаги на стойке и кинув Вавилову:
– Погоди... не прячь их...
Вавилов собрал бумаги, положил их в ящик выручки, запер его и подёргал рукой - хорошо ли заперлось? Потом он, задумчиво потирая лысину, вышел на крыльцо харчевни. Там он увидал, что ротмистр, измерив шагами фасад харчевни, щёлкнул пальцами и снова начал измерять ту же линию, озабоченный, но довольный.
Лицо Вавилова как-то напрягалось, потом вытянулось, вдруг радостно просияло.
– Ристид Фомич! Неужто?
– воскликнул он, когда ротмистр поравнялся с ним.
– Вот те и неужто! Больше аршина отрезано. Это по фасаду, а вглубь сейчас узнаю...
– Вглубь?.. Десять сажен два аршина!
– Что, догадался, бритая харя?
– Как же, Ристид Фомич! Ну и глазок у вас - в землю вы на три аршина видите!
– с восхищением воскликнул Вавилов.
Через несколько минут они сидели друг против друга в комнате Вавилова, и ротмистр, большими глотками уничтожая пиво, говорил трактирщику: