Бывшие. Я тебя отпускаю
Шрифт:
Меня шатает, и я едва не падаю на Ингу, в последний момент ухватившись за поручень одной рукой, а девушку прижимаю за талию второй.
Разрываем поцелуй, дышим друг в друга, касаемся раскрытыми губами.
А потом все по новой. Я передвигаю Ингу в угол, чтобы не завалить нас обоих, а сам лезу в ее пиджак, целую шею, грудь.
Она шумно дышит, гася стоны в кулаке.
— Господи… Ник… Никита, пожалуйста…
— С ума сошла? — бормочу ей в грудь, не в силах оторваться. — Хочешь осквернить этот дом образцового содержания?
Спрашиваю
— Должны же мы дать повод для пересудов? — слышу улыбку в ее голосе.
— Извращенка, — поднимаюсь выше и беззвучно смеюсь ей в губы.
— Знаешь что? Отошел от меня! — шутливо вырывается.
— Размечталась… — шепчу и накрываю ее губы.
Пробираюсь пальцами к молнии на брюках и расстегиваю ее. Ныряю рукой внутрь, а там… там лужа, что ли, растеклась под ней? И это вспышками бьет по моему воспаленному мозгу. Я просто не в силах сдерживаться.
— Инга… у меня нет презервативов, — бормочу ей в губы.
— И у меня… но я чистая…
— И я…
Какой, нахер, здравый смысл? Меня сейчас разорвет к чертям собачьим.
Тяну плотную ткань вниз, Разина активно помогает, кое-как, не переставая целоваться, стягиваем одну штанину. Ее трусы тоже болтаются лишь на одной ноге. Приспускаю брюки и вхожу одним резким движением.
Инга вскрикивает, но я успеваю закрыть ей рот поцелуем. Трахаемся, как животные. Абсолютно бесстыдно посреди, в общем-то, общественного места.
Не хочу думать о ее прошлом. Не хочу думать о ее настоящем. На сегодня она моя, а значит, я возьму все, что мне полагается. Вколачиваюсь в нее грубо, но Инге нравится, мурлычет кошкой мне в ухо, стягивает волосы на затылке.
Я чувствую, что скоро сорвусь вниз, поэтому меняю угол наклона. С каждым толчком Инга сильнее отдается, пока в конце концов по ее телу не проходит дрожь.
Тут же догоняю ее и изливаюсь внутрь, просто потому, что, к позору своему, реально не успеваю выйти.
Дышим шумно, но даже в темноте я чувствую, как она счастливо улыбается и утыкается носом мне в грудь. Прижимаю ее к себе за шею, потому что сейчас так — правильнее всего.
Глава 29
Инга
Степан настойчиво звонит, но я упорно отклоняю вызов за вызовом. В конце концов он присылает сообщение:
«Инга, прошу, прости меня за несдержанность. Давай поговорим?»
Игнорирую.
В ближайшее время мне предстоит решить важный вопрос. Мой договор с Веремеенко закрыт. Проект завершен, поэтому отныне я безработная. Однако я не имею на это ни малейшего права. У меня сын, ремонт, который сжирает львиную долю отложенных денег. Да и свои потребности мне тоже хочется закрыть.
Пока что у меня нет ни единой идеи насчет работы. Беру себе пару дней безделья, чтобы выдохнуть, потому
Недавно Никите сняли гипс, и я больше не нужна ему.
После того, что было в лифте, мы пришли к молчаливому соглашению — не обсуждать. Но что-то ощутимо изменилось. Никита перестал быть обозленным, взгляд его больше не посылает лучей ненависти.
Мы не друзья, не враги. Не возлюбленные и не любовники. Я не понимаю, кто мы друг другу.
— Бабуль! — захожу в нашу квартиру.
Совсем скоро и мы переедем сюда. Почти все готово, осталось дождаться кухню, и вернемся. Можно и сейчас, но что-то держит. Знаю я, что держит. Просто признаться себе в этом — значит капитулировать и забыть о том, что было.
Бабушка выглядывает в коридор.
— Инга? Не ждала тебя сегодня.
— И тебе привет, бабуль, — целую ее и прохожу в гостиную, устало присаживаюсь на диван и спрашиваю: — Ты знала об отце?
Тихий вздох, и бабушка подходит к старинному комоду. Берет мундштук, вставляет в него сигарету, прикуривает. Подходит к окну и распахивает его. Смотрит задумчиво вдаль.
Наконец-то настала весна. Совершенно неожиданно.
Снег сошел, температура уверенно ползет вверх.
— Ты знала, — киваю. Ответ мне больше не нужен. — Почему не сказала?
Матильда Адамовна затягивается сигаретой и отвечает, одновременно выдыхая дым:
— Он овощ, Инга, — мое сердце болезненно дергается. — Ну вот сейчас я сказала. И что? Кому хорошо сделала?
— Я имела право знать, — стараюсь говорить твердо, но голос срывается.
Бабушка вынимает из мундштука сигарету, тушит ее о пепельницу и садится обратно в свое кресло.
— Конечно имела, Инга. Ты тянешь на себе тяжеленный воз. Все это не для женских плеч, но ты упорно идешь вперед, — она смотрит на меня белесыми глазами, прожигает взглядом. — Ты молодец, девочка. Я горжусь тобой. А твой отец… — вздох. — Он мужем моей дочери был никчемным, свел ее могилу. И отцом таким же отвратительным стал. Хочешь и его взвалить на себя?
Расстроенный голос бабушки пропитан злостью.
— Я не позволю тебе этого сделать. Да и ты ничего не сможешь. Он в клинике, за ним ухаживают. Увидеть хочешь? Ну так съезди, посмотри на раздутое от отеков лицо, — я зажимаю рот ладонью. — Нет там больше твоего отца, Инга. Не жилец он.
Слезы текут по моим щекам, и бабушка проводит ладонью по своим тонким губам.
— Прости, детка. Все это было слишком жестоко. Я хотела как лучше. Да и Арам не заслужил твоей доброты.
— Не говори так, — всхлипываю.
— Да, ты права, — кивает, вмиг осунувшись.
— Все так плохо? Может, есть какая-то надежда?
— Нет ее, — качает головой.
— Откуда ты знаешь? — удивляюсь я. — Ты что же, ездила к нему?
Кивает.
— Но как ты узнала?
— Я еврейская бабка, — хмыкает. — Я всегда и все знаю.