Бывших ведьмаков не бывает!
Шрифт:
— Отдохни. Вымоталась совсем.
Щека коснулась чего-то теплого и твердого, и девушка заснула…
…чтобы тут же открыть глаза.
— Просыпайтесь, барышня! — Ее тихонько трясли за плечо.
Девушка обнаружила, что лежит в объятиях мужчины, склонив голову ему на плечо. Еще несколько дней назад это напугало бы ее, но не теперь. Тот, кто прижимал ее к груди, был самым надежным человеком на свете — теперь она это знала. Рядом с ним было так тепло, спокойно, уютно.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Их лица были близко, так близко…
— Пора вставать,
— Что? — Владислава огляделась по сторонам. — А где мы?
— В лесу, — сообщил очевидное ее спутник. — Уже рассвет.
Действительно, ночь уже закончилась. Надо же, прошло столько времени! А ей казалось, что она спала всего несколько секунд.
— Мы спаслись? — Она села, высвободившись из объятий.
— Пока нет. Пора идти дальше. Сможете?
Ноги и спина болели ужасно, но Владислава стиснула зубы и поднялась.
— Кажется, да. А… куда мы идем?
— Подальше отсюда. На запад.
Девушка огляделась по сторонам. Уже немного рассвело; во всяком случае, не царила такая глубокая жуткая темень, как раньше. Она легко различала стволы деревьев, кусты, даже траву. Сумрак ночи уползал, постепенно отступая перед пока еще слабым, но явным светом восходящего солнца. Слышались птичьи голоса. Пронзительно зудел над ухом комар.
— Я помню, — кивнула девушка. — Восток — это где Хина? Оттуда мы привозим чай и шелковые ткани.
Лясота испустил вздох.
— Восток, это там, где встает солнце. — Он указал рукой. — Мы пойдем в другую сторону. На запад.
— А почему на запад?
— Потому, что в той стороне Змеиная река. Я помню, к какому берегу мы приставали. Нам надо вернуться к реке и дальше двигаться вверх по течению. Надеюсь, барышня, вы помните, что ваш родной Загорск находится в верховьях Змеиной?
Владислава посмотрела на своего спутника. Петр Михайлик за ночь как-то осунулся, вроде бы постарел, резче стали складки возле губ, на щеках пробивалась щетина. Девушка терпеть не могла бородатых. А Петру щетина добавляла лет. Сейчас он казался старше ее отца. Эта мысль — отец, как он там? — придала ей сил.
— Я помню, — сказала девушка.
23
Шли весь день, и под конец Владислава чуть не падала от усталости. Она держалась на ногах только потому, что Петр Михайлик так и не отпускал ее руки. Если бы мужчине вздумалось хоть на минуту разжать пальцы, девушка наверняка тут же бы упала на траву и отказалась идти дальше.
С утра удалось немного перекусить — набрели на черничник. Ягод было столько, что Владислава глазам своим не поверила. Дома она любила пироги с черникой и видела, как крестьянки приносили ягоду в решетах и лукошках на княжеский двор, но не думала, что она растет на таких низких кустиках. Пока она паслась там, собирая чернику в ладони и пачкая губы и подол в лиловом соке, Лясота отыскал несколько грибов, а чуть позже они набрели на куст орешника. Конечно, это была не тайга за Каменным Поясом, где биармы научили его распознавать съедобные растения издалека, но тоже можно прожить. По пути он то и дело приостанавливался, срывая съедобные растения. Княжна только кривилась,
— Горько!
Лясота лишь пожал плечами. Хочет терпеть голод и слушать бурчание своего желудка, ее право. А ему не понаслышке известно, что значит голодать.
Миновав черничник, нежданно-негаданно вышли на тропу, по которой, если судить по следам, ходили и ездили крайне редко. Пройдя полверсты, Лясота не встретил ни следа живого человека. Как бы то ни было, идти по дороге оказалось не в пример легче и быстрее. А подступавший со всех сторон лес рождал уверенность в том, что в случае опасности они успеют укрыться в чаще.
Но чем ближе был вечер, тем яснее Лясота понимал, что придется рискнуть. Он тоже устал, проведя весь день на ногах. Нет, будь один, он спокойно заночевал бы под кустом на обочине. Но девушка действительно устала. Да и на одних грибах и ягодах им долго не протянуть.
Деревенька стояла в стороне от дороги. К ней, окруженной запущенными садами, тянулась узкая зарастающая тропка. В том месте, где тропа отходила от большой дороги, стояла маленькая рубленая часовенка с потемневшей от времени и дождей иконой. Решив, что это знак, Лясота рискнул и сошел с дороги.
Тропка пересекала деревеньку и уходила в густой лес, который вставал сразу за околицей. Был вечер, в эту пору стада возвращались с пастбищ и хозяйки выходили встречать коров. Но здесь вдоль домов бродило только несколько коз, да овцы с блеянием тыкались в ограду. Каждый дом был окружен садом, некоторые избы еле виднелись за деревьями и кустами. Лясота выбрал дом, над трубой которого поднимался дымок, и решительно постучал в окошко. Присмотревшись, заметил мелькнувшее внутри лицо.
— Добрые люди, пустите переночевать!
— Чего? — послышался скрипучий голос.
— Переночевать пустите. Устали мы.
— Ась? На постой, что ли, проситесь?
— Да.
— Не пущу. Вон пошли!
Владислава, слышавшая весь разговор, тихо охнула.
— А кто пустит? — не сдавался Лясота.
— К соседям ступайте, коли охота. А сюда не смейте приходить!
Соседний дом оказался пустым — распахнутые настежь двери, кругом разруха и запустение. В третьем доме им не отворили, хотя за запертой ставней слышалось шушуканье и шаги. И лишь в четвертом на стук и просьбу заночевать откликнулся старческий голос.
— А сколько вас?
— Двое. Я, — Лясота оглянулся на топтавшуюся поодаль понурую Владиславу, — и девушка.
— Девка? Правда? — Голос оживился. — С девкой пущу, коль не забоишься!
Лясота невольно коснулся висевшей на боку прихваченной у разбойников сабли.
— Пуганый небось.
— Тогда проходите, гостюшки дорогие. Сами калитку отворите только.
Двор за забором был грязный, тесный. Из распахнутых дверей клетей несло навозом и гнилой капустой. Владислава поморщилась, зажимая нос двумя пальцами, но пикнуть не посмела. Она только прибавила шагу, вслед за своим спутником проходя через такие же тесные и грязные сени в избу.