Бывший сын

Филипенко Саша

Бабушка отстаивала собственную квартиру, но ее никто не слушал — ни зять, ни дочь. Дело было решенным и оформленным. Слушать бабушку никто не хотел. «А нахер?»

После продолжительных споров зять сжалился и пошел на некоторые уступки: согласился купить бабушке квартиру в том же дворе.

— Так уж и быть! Уговорили! Хотя я и соглашаюсь, но знайте — я считаю это расточительством! Глупо! Глупо так поступать! Вы могли бы жить и подальше. Там дешевле. Зачем вам жить в центре города? Что вы здесь забыли? У вас что, много дел? Вам что, обязательно все время быть в центре? Я полжизни провел в деревне — и ничего. Жив, как видите!

— Вообще-то это была моя квартира!

— Эльвира Александровна, давайте начистоту! Мы все теперь семья! Нельзя думать только о себе! Мы должны думать друг о друге, о нашем сыне. Да, квартира была ваша, но что дальше? Была да сплыла! Что дальше вы с ней собирались делать? Вы ее с собой на тот свет собирались перетащить, да? Или, быть может, обменять на уютную трешку на кладбище? Зачем вам жить в этом дворе? Что за глупая ностальгия? Кому она нужна? Вы что, думаете, что в других районах нет магазинов, или там продукты хуже? Вам что, обязательно нужен центр? Вы

ходите в рестораны, кино?

— Несмотря на свой возраст, я все еще хожу на работу! Но и это не главное! Я хочу, чтобы Франциск вернулся в свой двор…

— Может, хватит уже, а?! Я терплю вас только из-за жены! Овца старая, включите свой мозг! Сколько вам объяснять, что он никогда, да, никогда, я повторяю, не вернется домой! Никогда! Всосали?! У этой комы один выход — смерть! Сдох он уже! Все! Нет его! И чем раньше вы это поймете, старая дура, да, тем лучше!

— Что ты себе позволяешь? Ты говоришь это уже четыре года, сволочь!

— Недолго осталось, поверьте!

Младший сын отнимал все время. Мать почти не приходила к Франциску. Кроме того, всякий раз, когда она все же находила время, чтобы навестить сына, отчим чрезвычайно злился. Он звал жену к себе в кабинет и после ставшей привычной процедуры строго объяснял, что посещения стоит прекратить. В такие моменты мать Циска старалась успокоить мужа и, застегивая лифчик, говорила:

— Ну не злись, дорогой, я же пришла не только к нему, но и к тебе!

— Да ты бы за сыном лучше посмотрела, да! Кто с ним сейчас сидит?

— Твоя мама. Я ведь всего на час сюда.

— Моя мама?! Почему ты думаешь, что моя мама должна сидеть с ним? С чего ты взяла, что у нее нет других дел? Думаешь, ей больше нечем заняться? А почему твоя мама не сидит с ним? Почему только моя? Она ведь тоже его бабушка, разве нет? Или ей наплевать на собственного внука, да?

— Дорогой, ты же понимаешь, что она все время рядом с Франциском…

— А зачем? А не хочет в морге посидеть? Я могу устроить!

— Любимый, ну не злись, пожалуйста, я обязательно поговорю с ней.

Мать Франциска не обманула. Она действительно поговорила. Два раза. По телефону и лично. Никах подвижек. Что в лоб, что по лбу. Старуха и не думала сдаваться. Казалось, она действует всем назло. Никакие доводы, никакие аргументы и угрозы не помогали. Ничего, о чем можно было бы с гордостью рассказать любимому мужу. Эльвира Александровна продолжала приходить к Франциску каждый день. Она разговаривала с ним, включала фильмы, читала книги. Книги, даже самые длинные, очень быстро заканчивались. История на греческом острове подходила к концу, Анна бросалась под поезд, Марсель обретал свое время. Одно то, что Франциск не поправлялся на протяжении семи томов, могло вывести из себя, но бабушка оставалась стойкой. Сумасшедшей в своей вере. Она откладывала в сторону одну книгу и начинала другую:

— Ну что? Сегодня у нас «Горная баллада»? Ты конечно читал ее, но давай перечитаем. Ведь сегодня такой день… Я ведь поэтому и опоздала… я была на его похоронах. Ты не представляешь себе, что там творилось! Я даже описать не могу! Так стыдно! Так противно и стыдно! Впрочем, чего еще ожидать от людей, которые вырывают тракторами кресты? Я еще вчера решила купить васильки, помнишь, как у величайшего драматурга: «Цветку — цветок!»? Я встала пораньше, перешла через дорогу — у нас там всегда цветы продают, и что ты думаешь? Ни одного! Мне женщина так и сказала: «Вы что, дорогая, в шесть утра уже все раскупили!». Слава Богу, остались гвоздики! Я купила немного красных, и белых побольше. Панихида проходила в Доме литератора. Несмотря на то, что я приехала довольно рано — вся улица уже была заполнена людьми. Ты не поверишь, сколько там было народа! От самого метро тянулась очередь! Да-да! Я не преувеличиваю! Представляешь себе?! Да, дорогой, я давно столько людей не видела! Мы встретились с Норой, прошли внутрь, возложили цветы и думали уже уходить, но я почему-то захотела остаться и попросила Нору подождать. Мы прислонились к стене. Знаешь, темно так было… красиво… я все смотрела на гроб — и не могла поверить, что его больше никогда не будет. Правильно Валентин Васильевич написал: «Если ты есть здесь и сейчас, значит тебя больше нигде и никогда не будет». Так и есть, мой дорогой. Мы только здесь и сейчас, поэтому я так и сражаюсь за тебя. Ничего больше не будет, и я не хочу, чтобы подземный переход и палата стали последними местами в твоей жизни. Ничего потом не будет, поэтому ты тоже должен помочь мне! Ты должен сражаться, бороться, биться до последнего, слышишь?! Слышишь, мой дорогой?! Прости… Прости, я не хотела тебя огорчать. Прости, бабушка сейчас успокоится. Прости… Ну так вот… Я стояла прислонившись к стене, смотрела на все, а рядом с нами стояли два амбала с рациями. Здоровенные — жуть! Я даже представить себе не могу, чем их кормят. Собачим кормом, наверное. Ну и вот, они говорили, говорили, мололи в общем какую-то чушь, как вдруг один из них спрашивает у другого: «Ты-то читал что-нибудь из его?» — «Да, в школе еще… что-то про охоту какого-то короля с крыши»… Представляешь? Он так и сказал! Я чуть по стене не расползлась! «Охота короля с крыши»! Но оказалось, что это только начало! Рано я расстраивалась! Ты даже не представляешь, что там творилось! Тошно, тошно рассказывать, милый! Я точно не слышала, что говорили, потому что стояла довольно далеко, но потом мне рассказали, что министр потребовал убрать от изголовья крест и поставить государственный флаг. Их флаг! Флаг государства, которое выслало его из страны! Флаг, который они придумали. Вдова, конечно, послала их к черту и сказала, что ничего менять не будет, что все останется так, как есть. И тут началось! Представляешь, прямо при покойном чиновники устроили разбор полетов. Требовали поставить у гроба государственную, а не оппозиционную символику. В противном случае они угрожали снять караул и покинуть панихиду. Непонятно только, кого они хотели этим напугать?! Представляешь, ты хоронишь самого близкого человека, а к тебе подходят и говорят: «Если вы не уберете ваш флаг и не поставите наш, — мы будем вынуждены покинуть ваше мероприятие». Мероприятие! Да проваливайте вы ко всем чертям! Так и произошло! Чиновники собрались и уехали. После этого стало понятно, что наш дорогой президент не приедет. Прощанию

с величайшим писателем современности он предпочел вертолетную прогулку в какой-то совхоз. Так что официальных лиц не было. Их эти похороны не очень-то интересовали. Зато были послы! Почти всех стран континента! Не приехал только большой брат. Действительно, зачем? Это ведь политика! Его появление могли бы неправильно понять. В государственных средствах массовой информации разыгралась бы нешуточная полемика: «А что хотел этим сказать господин посол? Старший брат больше не с нами? Это что, какой-то знак? Быть может, сигнал?». Но ни посол соседней страны, ни президент нашей не приехали на панихиду. Умер ведь не человек, умер политический соперник. Нет, милый, никто, конечно, не приехал. Но может это и хорошо. Это, наверное, даже и правильно. Ты представляешь, какой бы разразился скандал, если бы он все же приехал туда? Ну так вот, чиновники уехали, но до последнего момента было не ясно, разрешат ли пронести гроб по проспекту. Очень напряженная была атмосфера. Все волновались, переговаривались, но потом вроде как разрешили, и процессия двинулась к кладбищу. Ты не представляешь, любимый, сколько было народа! Весь проспект, все восемь полос были заняты людьми! Там, наверное, тысяч сорок было! Давно столько людей не собиралось. И знаешь, все шли так тихо, мирно. И только флаги развевались… Так страшно было… и мирно… и восхитительно одновременно… и больно… и знаешь… знаешь, люди просто шли, склонив головы. Никто не разговаривал, не перешептывался… Никто не призывал к революции, не выкрикивал никаких лозунгов, как наверняка скажут по телевизору, если вообще скажут. Но не суть! Я все смотрела по сторонам и знаешь, милый, очень много людей плакало… плакало по-настоящему, без долга и принуждения. Многие из нас ведь никогда даже живьем его не видели, мы только читали его, слушали, а провожали сегодня, будто родного, близкого человека. В один момент я подняла голову и увидела женщину на балконе. Она почему-то не вышла на улицу. Побоялась или не смогла. Не знаю. Не так уж это и важно. Важно, что она стояла на балконе, довольно далеко от меня, но я видела, что и она плачет. По ее лицу текли слезы, и я увидела бы эти слезы, даже если бы между нами было сто, двести километров. Она вся была сама скорбь. Знаешь, я все смотрела на эту женщину и, наверное, еще бы очень долго смотрела и, наверное, засмотрелась и споткнулась бы, наступила бы кому-нибудь на ногу, но вдруг сотрудники дорожной инспекции стали орать в мегафоны: «Освободите проезжую часть! Освободите проезжую часть!». В последний путь провожают величайшего писателя страны, а они орут: «Немедленно сойдите на тротуар, немедленно освободите проезжую часть!». Представляешь, дорогой? Оказалось, что гроб главного сына страны мешает движению в городе! Все очень, оказывается, спешат! Этот человек прославил страну на весь мир, но у нас нет времени с ним проститься! У нас неотложные дела! Кто-то в баню опаздывает, кто-то крем забыл купить! Они так испугались, что панихида перерастет в акцию протеста, что стали разгонять людей, которые склонив голову шли за гробом! Когда едет президент, перекрыть весь проспект — это в порядке вещей! Это нормально! Весь город должен стоять, ведь едет слуга народа! Человек, которого мы наняли. Служащий, которого мы, его работодатели, все никак не можем уволить! Когда по городу едет этот служащий, по делу или без, когда он едет покататься на лыжах или встретиться с друзьями, весь город должен стоять, но когда хоронят величайшего писателя страны, нужно немедленно освободить проезжую часть. Такие правила! Так есмь! Но самое страшное, что своим действиям они очень быстро находят оправдание — электорат едет на дачу, электорат опаздывает! Похороны мешают другим людям. Мешают тем, кто никогда не читал и не станет читать. Какое им дело? Их можно понять. Им к родителям вечером ехать, шашлыки жарить, почему они должны стоять? Вот если бы президент ехал, вот тогда бы да… К твоей маме, кстати, недавно приходил участковый. Мало того, что они спилили все деревья на проспекте, так теперь они требуют во время следования президентского кортежа не выходить на балкон и не открывать окна. Даже форточки нельзя открывать! Ни-че-го! Раньше жилплощадь на проспекте считалась элитной, а теперь все окна должны быть закрытыми. Они опасаются, что из окон будут стрелять. Мать твоя или, не дай бог, ее кошки. На случай кошачьего восстания лучше перестраховаться. Никогда ведь не знаешь, что у этих животных на уме. Вот такие дела, милый. Вот так у нас прощаются с лучшими людьми страны. Так что мы как раз дошли до маминого дома, а потом гроб поставили в автобус, и у ботанического сада процессия рассосалась. На кладбище поехали самые близкие, а я поехала к тебе…

Бабушке показалось, что Франциск расстроился и устал. Посмотрев на часы, она решила, что сегодня еще успеет в банк…

Вернув квитанции, сонная сотрудница банка монотонно произнесла:

— Лотерейный билет.

— Что лотерейный билет?

— Брать будете?

— Зачем?

— Купите квартиру…

— Есть квартира…

— Ну… дачу купите…

— Есть дача…

— Машину там — я не знаю…

— Есть машина…

— Чего же у вас нет, женщина?

— Свободы нет…

Бабушка возвращалась в новую квартиру. Бросала сумку и обессиленная падала на кровать. Разглядывая чужой потолок, она вспоминала старый, родной подъезд. Лифт, седьмой этаж, лестничную площадку и дверь. Прихожую, гостиную, комнату Циска. Бабушка вспоминала свою любимую стенку и одну за другой выставленные в ней кофейные чашки. Она думала, что новые владельцы скорее всего не стали менять замки. Бабушка думала, что ей нужно посидеть во дворе и проследить за новыми жильцами. Выждать момент и всего на несколько минут пробраться домой. Пройтись по коридору, посидеть в кухне. Разглядывая трещины на потолке, обессиленная женщина думала о том, что новые владельцы наверняка закрасили зарубки, и теперь Франциск никогда уже не сможет увидеть их.

Бабушка засыпала. Вместе с ней засыпал город. Засыпали тысячи мелочей. Засыпала квартира, разбитый паркет и стены. Засыпали ковры, буфет и стулья, которым в новой квартире было слишком тесно. Засыпали люстра, окно и двор, в котором теперь никто не играл. Засыпали старые туфли и сумки. Засыпали мысли, засыпали слова. Рядом с бабушкой засыпала книга. Преодолевая сон, прочитав из нее одно стихотворение, бабушка думала о том, что автор ошибается — конец перспективы был здесь, а не где-то там.