Царь-дерево
Шрифт:
В связи с крутым историческим поворотом судьба по-иному расставила и оставшихся в живых людей.
Цинь Хао недолго сидел в высоком кресле начальника политуправления армии. После «событий 13 сентября» Луншаньская стройка вполне логично была увязана в одно звено с «проектом 571» — планом военного путча контрреволюционной группировки Линь Бяо. Цинь Хао был изолирован для проведения расследования. За время следствия он написал объяснительных записок общим объемом в пятьсот тысяч иероглифов. Преступления, в которых он признавался, были ужасающими, чудовищными и составили крупное, особо важное дело в том военном округе, где оно расследовалось. Огромная следственная комиссия, созданная специально для этого, в течение восьми лет расследовала все внешние и внутренние нити дела, опутавшие всю страну. На расследование было затрачено сто пятьдесят тысяч юаней. Однако чем дальше велось расследование, тем больше запутывалось.
Относительно «конкретного интереса», как выяснилось в ходе расследования, дело обстояло так. Однажды он случайно услышал, как один из высших командиров в кулуарном разговоре рассказал, что в период инспекционной поездки Линь Бяо по полуострову на карте, которой он пользовался, неизвестно откуда появился карандашный прокол. Подстегиваемый какой-то необъяснимой «догадкой», Цинь Хао самолично изучил эту карту, выполненную в масштабе 1:50 000. Прокол приходился точно на Луншань. Это и послужило основанием для развертывания грандиозной Луншаньской стройки и для утверждения о «конкретном интересе», тайну которого Цинь Хао никогда не раскрывал. Что же касается «надписи», то это был досадный срыв: во время IX съезда партии Цинь Хао сначала пустил этот слух, а потом стал предпринимать шаги для получения надписи, но желаемого не достиг.
Почитавшиеся священными золоченая кружка и кресло-реликвия действительно в свое время были собственностью армейской гостиницы «Цзюцзяолоу», в которой останавливался Линь Бяо во время инспекционной поездки по полуострову. Их Цинь Хао заполучил из гостиницы, действуя всеми правдами и неправдами, где нахально, где подкупом. Это было после того, как сорвалось дело с получением надписи. Но таких бокалов в гостинице было пятьсот, и даже новейшими методами криминологической экспертизы было совершенно невозможно определить, на каком именно остались следы губ и отпечатки пальцев Линь Бяо. Кресло, по заключению специалистов, было изготовлено в годы правления последнего цинского императора и с известным основанием могло считаться антикварной вещью. Авторитетные лица дали такое заключение: Линь Бяо был тщедушным от рождения, боялся простуды и, вне всякого сомнения, не решился бы «почтить своим задом» это кресло финикового дерева с таким холодным и жестким сиденьем.
В целом открывшаяся картина была такова, что люди отказывались в нее верить. Цинь Хао так отчаянно стремился примкнуть к Линь Бяо, а последний перед замышляемым переворотом был так заинтересован в том, чтобы заполучить как можно больше сторонников, что было совершенно непонятно, как могло случиться, что он отверг Цинь Хао. Гадали так и сяк, и наконец одному пришла в голову разгадка этой тайны: дивизия D в своем истоке принадлежала «Восточной полевой»…
Говорят, что Цинь Хао недавно видели у могил на обрыве Лунтоу. Он весь поседел, взгляд его был бессмысленно-неподвижен. Он ходил в полном одиночестве в тени деревьев, в укромном, безлюдном месте и был похож на движущуюся окаменелость…
Согласно «Положению о безопасности из шести пунктов», военный трибунал приговорил Чэнь Юя к смертной казни. Однако, когда Линь Бяо, «сломав секиру, погрузился в пески», Чэнь Юй был объявлен невиновным и освобожден. Его арест был обоснованным, а освобождение — тоже правильным. Демобилизованный из армии, он вернулся в главный город провинции и полностью посвятил себя живописи, устроившись в один из районных домов культуры. Однажды зимним вечером в 1979 году дверь его мастерской внезапно открылась, и на пороге появился молодой секретарь по печати дивизии D.
— Товарищ Чэнь Юй, — обратился к нему ночной гость, совершивший, судя по его виду, утомительную поездку, — я приехал по специальному заданию парткома дивизии. Вы, можно сказать, знаменитость нашей части! Командование дивизии приняло решение…
— Че-е-пуха! — заикаясь, сказал Чэнь Юй и закрыл перед посетителем дверь. Затем он вернулся к своему холсту и стал мазок за мазком класть на него краски…
Инь Сюйшэн, отказавшись принять назначение на должность начальника политотдела полка, демобилизовался в ранге кадрового работника ротного уровня. Организация, принявшая его после демобилизации, учитывая его
О Пэн Шукуе и Цзюйцзюй с тех пор, как они в тот метельный день покинули Луншань, никто в части не получал никаких вестей. Неизвестно, осели ли они в Дунбэе или, объездив полстраны, вернулись в родные края. Их родной городок Ляочэн, знаменитый своей бедностью, за эти несколько лет прославился на всю страну, явив пример превращения из нищего в процветающий. И в каком бы уголке страны они сейчас ни находились, они не могли не слышать по радио этой радостной вести из родных мест…
Самыми верными свидетелями истории, похороненной под тем грандиозным обвалом, остались только жители деревни Лунвэйцунь и девятнадцать могил на обрыве Лунтоу. Но и они стоят перед лицом исторических перемен. После того как в четырнадцати приморских городах был объявлен режим открытого доступа для внешнего мира, власти нашли, что Луншаньский залив являет собой перспективную естественную глубоководную гавань, и решили построить здесь современный портовый город. Сюда стали прибывать изыскательские и строительные отряды, а железную дорогу протянули дальше, до деревни Лунвэйцунь. На Луншане, в течение десяти с лишним лет находившемся в запустении, снова загремели взрывы строителей.
Все земли деревни Лунвэйцунь были реквизированы, а лишившиеся земли жители деревни с радостью пополнили ряды строителей и стали первыми жителями этого города. Согласно плану, район обрыва Лунтоу будет превращен в зону культурного отдыха, и девятнадцать могил, находящихся на этом обрыве, должны быть перенесены в другое место. Соответствующие органы прощупывали возможность перемещения этих могил в находящийся на полуострове мемориальный парк павших героев. Однако оттуда пришел такой ответ: «Согласно действующему положению, лица, погибшие не на фронтах войны, не могут считаться павшими героями, тем более что речь идет о лицах…» Перо не поднимается продолжить эту цитату дальше. Как в конце концов быть с этими девятнадцатью могилами, пока не решено. Однако, кроме органов гражданской администрации, этот вопрос никого не волнует. И без того забот хватает — находящееся в полном разгаре текущее строительство, возведение пристаней, высотных зданий, улиц, магазинов, парков, кинотеатров, танцплощадок и тому подобного. И только жители старшего поколения деревни Лунвэйцунь частенько еще вспоминают: «Были бы живы те ребята, каждый из них на этой стройке стоил бы десяти!»
Цзян Цзылун
ВСЕ ЦВЕТА РАДУГИ
Перевод В. Семанова
Мир велик, и в нем случается много удивительного. А если бы не случалось, то что бы это был за мир?
Вот посмотрите, что произошло у ворот Пятого сталелитейного завода в самое первое утро восьмидесятого года.
Этот завод, построенный еще в пятидесятых годах, растянулся километров на пять, но сейчас вокруг него образовался так называемый свободный рынок — веяние времени. У заводских ворот расположилось множество крестьян, торгующих чумизой, горохом, редькой, капустой и всевозможными продуктами подсобных промыслов. Все это доставлялось сюда на коромыслах или на тележках. Продавцы старались перекричать один другого, заглушая своими зазывными криками не только конкурентов, но и доносящийся с завода шум и грохот. Теперь рабочим, живущим в общежитии, уже не требовались будильники: крики первых торговцев поднимали тех, кому в утреннюю смену. А домохозяйки могли не волноваться, достанутся ли им овощи, свежая рыба или креветки, — иди и бери, сколько душе угодно, были бы только деньги.
Заводские домны работали не более чем вполсилы, производство хирело, а за воротами завода царил полный расцвет. Подсобные промыслы обложили государственное предприятие со всех сторон. Рыбак, торговавший креветками или крабами, за день выручал столько же, сколько рабочий за неделю. И рабочие охотно несли свою зарплату торговцам, потому что это было удобно: отдать за продукты немного дороже все-таки лучше, чем экономить деньги, но не иметь возможности вообще ничего купить. Хотя дела на заводе шли неважно, у рабочих тем не менее водились денежки, так как весь народ стал постепенно богатеть. Экономические законы действовали словно по мановению волшебной палочки, и все в конце концов были вынуждены признать их справедливость.