Царь Грозный

Павлищева Наталья Павловна

Басманова так и подмывало спросить, что делают с теми, кто не желает по таким законам жить. Не успел, государь объяснил сам:

– А тех, кто против или ересь допускает, на кострах жгут. Это инквизиция.

Алексей Данилович, краем уха слышавший о кошмарах в Европе, однако подумал не об участи еретиков, а о том, что будет, если государь решит и у себя ввести такие порядки. А в его намерениях сомневаться не приходилось. Дальше Иван Васильевич принялся разглагольствовать, как хорошо было бы и у себя завести такой орден.

– Давно

о том думаю, еще при Макарии. Но он против был, твердил, что православие и без того крепко.

Басманов попробовал вставить свое слово, он думал, как и покойный митрополит, потому не боялся возразить государю:

– И впрямь, у нас ереси не слышно. Нестяжатели, слава богу, затихли, колдовство разве что…

– Не то! Не то! – вдруг снова заметался по комнате царь. – Вся жизнь на Руси неустроена, вся! Меж бояр измена, святители всяк в свою сторону тянет. – Остановился, постоял, глядя в пустоту, потом снова метнулся к образам: – Я все сделаю! Будет орден, какой пример жизни многим подаст!

Алексей Данилович попросту не знал, что отвечать, видно, государь это понял, потому как невесело усмехнулся:

– И ты не понимаешь. А вот Вяземский, тот осознал важность… Но за мной в орден пойдешь?

Басманов поспешно закивал, все же не на плаху предлагали:

– Пойду, государь, за тобой в огонь и в воду пойду!

Глаза Ивана хитро сверкнули:

– А на дыбу?

По спине бедного Басманова полился холодный пот, он слишком хорошо знал цену таким шуточкам Ивана Васильевича, с того станется и на дыбу отправить играючи. Но взгляд выдержал, не опуская глаз, теперь уж юли не юли, а захочет, так отправит.

– Как скажешь, Иван Васильевич…

На его счастье, у государя настроение почему-то поднялось, усмехнулся, похлопал по плечу:

– Не надо на дыбу, ты мне еще нужен. – Снова хитро сощурился: – И Федька тоже… Пока…

До зимы государь еще не раз заводил с Басмановым и Вяземским такие беседы. Те не понимали, чего хочет Иван Васильевич, но понимали, что им, и только им доверяет он свои мысли. Федьке ничего не говорил, потому как тот не для бесед у государя, а Малюта Скуратов, который все больше в доверие к царю входил, и без разговоров предан как пес цепной, не то что в орден, но и впрямь на плаху вместе или вместо него согласен.

В голове у Ивана Васильевича зрел страшный для Руси план, но люди, с которыми он пытался обсуждать свое новое творение, ничего не понимали из его слов. Не потому, что были глупы, а потому, что государь еще и сам не слишком понимал. Идея создания монашеского ордена наподобие иезуитов для сохранения в чистоте веры не давала государю покоя.

Чуть позже она выльется в объявление опричнины! В ней будет все, что положено иметь монашеской организации, – государь-игумен, Вяземский-келарь, Скуратов-пономарь и опричники-«кромешники» вместо монахов. И костры будут, и казни по малейшему слову…

Но

никто не ведал еще об одном: Иван решился сходить к заветному ларцу с пророчествами… С собой взял только верного немого из-за вырванного языка, чтобы не сболтнул лишнего, Степана, словно в насмешку прозванного Соловьем. Степан заменил Тимошку, убитого государем в порыве злости на кого-то другого. Понимал ли слуга, что его ждет такая же участь? Может быть, но другой жизни не знал и был вполне доволен своей близостью к государю, а потому служил верно.

– Пойдешь со мной! – Иван не привык объяснять куда и зачем, тем более слуге.

Тот молча кивнул, поднимая вверх подсвечник, чтобы государю ступеньки виднее, да и что он мог ответить с вырванным языком-то?

Отправились куда-то в дальнюю комнату, которую Иван открыл своим большим ключом. Взял свечу у Степана и кивнул на дверь:

– Стой здесь и никого не пускай внутрь, что бы ни услышал, понял?

Тот снова только кивнул. Дверь за государем закрылась, слуга остался в темноте. В эту часть дворца никого не пускали, да слуги и сами не тянулись. Всюду пыль толстым слоем, паутина, хлам по углам… Жутковато.

А сам Иван Васильевич поставил подсвечник на стол и шагнул к ларцу. Только тут он понял, что не знает, где искать ту самую старуху и вообще жива ли она. Но искать не потребовалось, стоило государю подумать о Софье, как она сама кашлянула от двери. Иван Васильевич быстро оглянулся. Неужто Степан все же впустил женщину? Ведь велено никого не пускать! Он был уверен в надежности слуги, а теперь вдруг испугался, если и Степан может предать, то кому же верить?

Старуха словно прочла его мысли, проскрипела:

– Слуга твой не виноват, он меня не видел…

– Спит, что ли? – Иван постарался не выдать сжавшего сердце страха. Софья покачала головой:

– Нет, но не видел. А ты не бойся, я еще твоим матери и бабке служила… Что знать хочешь? Почему бегут?

Ивану стало по-настоящему страшно, она словно читала мысли. Действительно читала, потому как раздраженно поморщилась:

– Да не бойся ты! Трясешься как осиновый лист на ветру. Не желаешь, так я уйду…

Государь уже взял себя в руки, сел на лавку у небольшого стола, оперся локтем, чуть задумался о том, как спросить. Старуха ответила сама:

– Покажу твое будущее…

Из ларца было вынуто большое, потемневшее от времени зеркало и свеча с плошкой. Как когда-то бабке, Софья велела Ивану:

– Крест сними, мешать будет.

Но Иван не Анна Глинская, потому нательный крест под пристальным взглядом колдуньи снимал с содроганием. И все же снял, слишком заманчивым было посмотреть, что же с ним будет.

Как когда-то Анна Глинская, он увидел в зеркале быстро меняющиеся картинки, одна другой ужасней. Самой страшной оказалась та, на которой пожилой человек в богатом облачении ударил посохом молодого, а потом кинулся обнимать раненого…