Царь и гетман
Шрифт:
— О, нет, мой Макс, далеко не смешно: она взбесилась с испугу и помяла нескольких солдат. С тех пор я и не велел моему Геркулесу так опасно шалить… Но как долго зима стоит у вас в Сарматии, точно у меня в Скандинавии, — нетерпеливо обратился Карл к Мазепе.
— Да, ваше величество, это небывалая зима: я такой и не помню у нас в Малороссии, а живу уже я давно… Вот уж скоро апрель, а поле вновь покрылось снегом, точно зимою… Невиданная зима!
— Скорей бы тепло! А то мои люди болеют и мрут от этой стужи, хоть они и привычны ко всему… Скорее бы до Запорожья добраться, а там и крымцев перетянуть на свою сторону, и уж тогда, побывав в Азии, затоптав следы Александра Македонского, как выражается мой юный друг
Карл был сильно возбужден. Ломаные брови его поднялись еще выше, глаза остоячились — он был весь нетерпение. Приближенные его знали упрямую порывистость своего короля, знали, что противоречие и даже спокойное советывание ему того или другого толкало эту упругую волю неугомонного варяга на совершенно противоположные решения, и молчали: если б ему сказали, что это невозможно, то непременно получили бы ответ: «Я именно и хочу сделать невозможное».
В это время Орлик, отделившись от общей группы и делая какие-то знаки Мазепе, поскакал к видневшейся в стороне «могиле» — высокому степному кургану.
— Что он? Куда поскакал? — спросил удивленный Карл, обращаясь к Мазепе.
— К кургану, ваше величество, чтобы с возвышения осмотреть окрестности.
— А какие знаки он делал руками?
— Он просит ваше величество остановиться на минуту.
— Хорошо… Но и я сам хочу видеть то, что он увидит, — упрямился Карл.
— Конечно, ваше величество… Но вам неизвестны наши казацкие приемы в подобных случаях.
— А что? Какие приемы?
— Вон изволите видеть…
И Мазепа показал на Орлика. Этот последний, подскакав к кургану, соскочил с лошади, забросил поводья на седельную луку и сам ползком стал взбираться на курган. Все остановились и ждали, что из этого выйдет. Доползши до вершины, Орлик вынул из кармана что-то белое вроде полотенца и накрыл им свою голову.
— Это, ваше величество, чтоб голова не чернела, чтоб издали от снегу нельзя ее было отличить, — пояснил Мазепа.
Несколько минут Орлик оставался в лежачем положении с несколько приподнятою головой. Наконец он сделал какое-то движение, огляделся во все стороны и опять ползком спустился с кургана.
— Что нам скажет почтенный скриба войсковой? — с улыбкой спросил Карл, когда Орлик снова прискакал к группе.
— Я заметил в отдалении нечто вроде отряда, ваше величество, — почтительно отвечал Орлик, как и Мазепа, на хорошем латинском языке.
— Отряд? Тем лучше? — обрадовался неугомонный варяг. — Arma! Arma!..
— Arma virumque cano, ваше величество! — улыбаясь своими серьезными глазами, добавил Орлик.
— О! Это начало Вергилиевой «Энеиды»… Прекрасно, почтенный скриба (Карл любил цитаты из классиков, и Орлик с умыслом сослался на Вергилия)… Вы хорошо владеете языком Цезаря: я не забыл вашей латинской прелиминарной договорной статьи, присланной моему министру графу Пицеру…
Орлик поклонился. Мазепа снова угрюмо молчал, косясь на Карла. Его беспокоило привезенное Орликом известие о появлении какого-то отряда.
— Так прикажете, ваше величество, нам ближе рассмотреть, что это за отряд, — не утерпел он, — может статься, это неприятель.
— Тогда мы на него ударим, — поторопился нетерпеливый король.
— Непременно, ваше величество, только прежде узнаем его силу.
— Я никогда не считаю врагов! — заносчиво оборвал Карл.
— Но, быть может, это наши друзья, ваше величество, — вмешался
— Хорошо. Так узнайте.
Тогда Мазепа, Орлик, принц Максимилиан, Гилленкрук и белый медведь Гинтерсфельд отделились от группы и поскакали к стогу сена, черневшемуся в том направлении, куда указывал Орлик. Юный Максимилиан со слезами на глазах умолял короля позволить ему участвовать в этой неожиданной маленькой экспедиции, и Карл отпустил его. Прискакав к стогу, они увидели, что ниже, в пологой ложбине, бурлит речка, которой они издали не могли заметить, и что хотя ночью и выпал снег, а к утру подморозило, однако реченка не унималась и делала переправу на ту сторону невозможной. Речка эта, по-видимому, изливалась в верховье Сейма, по ту сторону которого лежал путь от Воронежа на Глухов, пересекая Муравский шлях.
Скоро из засады, из-за стога сена, можно было различить, что по ту сторону речки по гладкой равнине действительно пробирался небольшой отряд. Зоркий глаз Орлика тотчас же уловил то, что было нужно знать: в отряде виднелись и донские казаки с заломленными набекрень киверами и московские рейтары. Они сопровождали пару больших колымаг. Скоро этот отряд с колымагами так приблизился к реке, что из засады можно было даже различать уже лица этих неведомых проезжих. В передней колымаге сидел ветхий старик, высунувший голову и, по-видимому, глядевший на бурливую речку. Из-за его головы виднелась голова женщины.
Орлик вздрогнул даже, увидав старика.
— Та се сам сатана! — невольно вырвалось у него восклицание.
— Хто, Пилипе? — с неменьшим удивлением спросил Мазепа.
— Та сатана ж Палий!
Мазепа задрожал на седле и тотчас схватился за «дубель — тувку» — коротенькую двустволку, висевшую у него на левом плече. Взведя курок, он выехал из засады, за ним выехали и другие. Казаки, сопровождавшие колымаги, увидав засаду, осадили коней.
Мазепа ясно увидел, что из колымаги на него смотрит Палий. Как ни было велико между ними расстояние, но враги узнали друг друга.
— Га! Здоров був, Семене! — хрипло закричал Мазепа. — А ось тоби гостинец.
Дубельтувка грянула. Мазепа промахнулся.
— Га! Сто чертив тоби та пекло! — бешено захрипел он и снова выстрелил — и снова промахнулся, проклиная воздух.
На выстрелы с той стороны отвечали выстрелами, но тоже бесполезно: слишком велико было расстояние для тогдашнего плохого оружия.
На выстрелы прискакал Карл со своею свитою. Но было уже поздно: колымаги и сопровождавшие их конники скрылись за небольшим пригорком.
Мазепа молча погрозил в воздух невидимо кому…
Квартируя со своим войском в Малороссии всю зиму 1708–1709 года, Карл постоянно порывался то пробраться на юг, в Запорожье, в союзе с запорожцами и крымцами пройти потом с огнем и мечом вдоль и поперек Московии, столкнув Петра, как лишнюю фигуру с шахматной доски; то, загнув в самую Азию, оттуда прошибить железным клином владения Петра и прищемить его опять к стенам Нарвы, как черного таракана; то, наконец, волком забраться в его овчарню, в корабельное гнездо — в Воронеж — и там придавить его вместе с его игрушечными кораблями. И в этих-то мечтаниях беспокойный варяг и теперь, в тот день, как мы увидели его с Мазепой, Орликом и другими, далеко отбился от своего войска с небольшим отрядом, для того, чтобы облегчить свою беспокойную душу и охолодить немного свою горячую железную башку хотя тем, что вот-де понюхал-таки он, чем это там поближе к корабельному гнезду пахнет и какая это там Сарматия. В эту-то безумную, бесполезную экскурсию свита его и натолкнулась на Палия, который, будучи возвращен Петром из ссылки с Енисея и обласканный им в Воронеже, возвращался теперь на свою дорогую Украйну, которой он уже не чаял видеть у преддверия своей могилы.