Царь Ирод Великий. Воплощение невозможного
Шрифт:
Шалит справедливо отмечает, что римляне, конечно, уважали эллинскую образованность и литературу, но в своей политике, особенно на многонациональном и многоконфессиональном Востоке руководствовались прежде всего интересами Империи, и греки как народ ничем не выделялись из общей массы племён. Для римских властей, в частности для Помпея и Августа, характерно уважение ко всем восточным культам и одинаковое отношение ко всем покорённым племенам, если они аккуратно платили налоги и сохраняли полное спокойствие. Об отсутствии особого покровительства грекам свидетельствует, между прочим, и тщательно хранимое предание о происхождении основателя Рима от троянца Энея. Это предание послужило даже основой великой поэмы крупнейшего национального поэта эпохи Августа — Вергилия. Тем самым поэт, отвечая запросам эпохи Августа, торжественно в прекрасных стихах провозглашает фригийско-варварское происхождение Энея, героя кровопролитной войны его народа с греками, прославляя величие Рима и Римской державы. Так что никакого предвзятого чувства у Помпея и его сотрудников против иудеев в пользу греков, как и у последующих римских правителей, не было{67}.
В результате, как горестно отмечает Иосиф, «Иерусалим он (Помпей) заставил платить дань римлянам… народ же весь (иудейский), дошедший прежде до высокой степени могущества и распространения, он втиснул обратно в пределы его страны» (ИД. Т. 2. С. 75). Исходя из этих слов Иосифа Флавия, можно довольно точно определить те области, которые считались к тому времени чисто иудейскими по составу населения: Иудея (область вокруг Иерусалима, Идумея, Галилея и Перея). В связи с этим лишний раз убедимся, что отделять идумеев от иудеев никому тогда не приходило в голову Галилея была отделена от Иудеи отобранной римлянами Самарией и плодородной Изреельской долиной. Стены Иерусалима были разрушены. Как продолжает Иосиф: «Теперь мы утратили свободу и стали подвластны римлянам».
Главу это жалкого обрубка прежнего царства Гиркана лишили звания царя, присвоив ему менее значительный статус «этнарха», то есть главы народа, и, что гораздо важнее, титул Первосвященника. Видимо, такое положение было использовано столь проницательным и искусным политиком, каким был Антипатр. Унижение последнего Хасмонея усилило его реальную власть, а сведение царства к его этнической основе во многом подорвало положение и финансовые возможности старой иудейской аристократии. Вместе с тем, её последующие попытки восстановить прежнее положение неизбежно носили характер антиримского восстания. Следовательно, полагал Антипатр, спасено то, что вообще можно спасти. А нереалистическая политика Аристобула только повысила в глазах римлян значение его самого и его семьи.
После завершения этих дел Помпей, узнав о гибели своего могущественного врага царя Понтийского царства Митридата, прервал начатый было поход на столицу набатеев Петру и направился в Рим, оставив в завоеванной Сирии своему преемнику Скавру два легиона. Для участия в предстоявшем ему грандиозном третьем в его жизни триумфе (61 г. до н.э.) он приказал взять Аристобула и двух его сыновей — Александра и Антигона, а также двух его дочерей.
Конечно, Помпей и в самом фантастическом сне не мог предполагать последствия превращения крошечного иудейского царства в маленькую и бедную провинцию Римской державы. Как и все знатные римляне, он со снисходительным презрением относился к религии иудеев, считая её варварским суеверием. Это отношение вполне точно выражено словами современника Помпея, всего лишь через четыре года после его триумфа, знаменитого оратора Цицерона (100–43 гг. до н.э.). В своей судебной речи в защиту Луция Валерия Флакка (59 г. до н.э.) он хвалит Гнея Помпея за то, что тот ничего не тронул в Иерусалимском Храме. При этом он не думает, «что его остановило благоговение перед религией иудеев, притом религией врагов, скорее это было чувство чести». Он завершает свой пассаж об иудеях убедительным для образа мыслей гражданина Великого Рима доводом: «…сейчас это племя, взявшись за оружие, яснее прежнего показало что (оно) думает о нашей державе; а сколь мало дорожат этим племенем бессмертные боги — уже доказано: оно побеждено, обложено данью, обращено в рабство»{68}. О том, насколько устойчиво было такое мнение, свидетельствует то, что уже через много лет оно более развёрнуто будет высказано в произведении христианского апологета III в. Минуция Феликса: «Одинокое и жалкое племя иудеев почитало своего единственного бога и только в своей среде, но при этом открыто, в храмах, с алтарями и жертвоприношениями и обрядами, а у того было так мало силы и могущества, что римляне взяли его в плен вместе с его собственным народом»{69}.
Однако тот же Цицерон, один из самых выдающихся политических деятелей тогдашнего Рима, знаменитый философ и оратор, уже в другой своей речи «О консульских провинциях», произнесенной всего лишь через три года, в 56 году до н.э. полагает нужным указать, что покорённые иудеи уже уверенно обосновались в самой столице мира — Рима. Их влияние стало настолько велико, что в народном собрании, где происходило обсуждение данного вопроса, он откровенно признаётся: «Я буду говорить вполголоса, чтобы лишь судьям было слышно; ведь нет недостатка в тех, кто настраивает иудеев против меня, как и против любого достойного мужа». Более того, весьма показательно и содержание судебного дела. Вот как его излагает в этой речи сам Цицерон: «Когда от имени иудеев стали ежегодно из Италии вывозить золото в Гиерусалиму (Иерусалим), Флакк (его подзащитный, пропретор провинции Азия. — В. В.) издал указ, запрещающий и такой вывоз из Азии». Речь несомненно идёт о пожертвованиях в пользу Иерусалимского Храма, представляемого тогда, отметим, Гирканом, ближайшим сотрудником которого был Антипатр. Цицерон явно считает эту меру экономически оправданной. Но далее следует поразительное признание: «Оставаясь привержены нашей твёрдости, мы должны были воспрепятствовать этому варварскому суеверию, а не роняя достоинства, — поставить государство выше иудейской
Если исходить из презумпции достоверности текста документа, то можно сделать интересные выводы. Население Иудеи тогда было в основном земледельческим, а в городах диаспоры иудеев состояли из ремесленников или мелких торговцев, в лучшем случае, как в Египте, мелких государственных служащих, полицейских и солдат, но в целом неизвестно о каких-либо крупных состояниях, принадлежавших иудеям. Поскольку же в деле Флакка, защищаемого Цицероном, речь шла о крупных суммах, то можно говорить о пожертвованиях многочисленного населения, проживавшего к тому времени не только в провинциях, но также в Италии и даже самом Риме. Но этого мало. «Иудейские толпы» могли «бушевать» только при благожелательном отношении плебейских низов, исторически составлявших эти народные собрания. Во всяком случае, в тексте прямо говорится о проиудейских настроениях массы, собиравшейся на народные собрания. Если это так, то речь может идти не столько о собственно иудеях, сколько об «иудействующих» из язычников. Это тем более вероятно, что об успехе иудейского прозелитизма в последующие десятилетия имеются многочисленные свидетельства как иудейских, так и языческих авторов.
Далее Цицерон ясно даёт понять, что иудеи стали ежегодно посылать деньги «из Италии и всех наших провинций» в Иерусалим. Это, конечно, могло произойти только после включения Иудеи и Иерусалима в состав Римской державы. Таким образом Помпей, которого Цицерон в письме к Аттику (апрель 59 г. до н. э) именует «Гиеросолимарий (Иерусалимский)»{71}, разрушив иудейское царство, тем самым способствовал не только сплочению, распространению иудейских общин на всей единой территории огромной Римской державы, но и усилению влияния иудаизма на народные массы язычников. Если прибегать к несколько рискованным обобщениям, то получается, что именно Помпей является невольным автором появления пресловутого «еврейского вопроса» в Западном мире.
Возвращаясь же к иудейским сюжетам, можно отметить, что из речи Цицерона следует, что Гиркана как этнарх (буквально глава народа) и Первосвященник Иерусалимского Храма получил контроль над значительными финансовыми средствами. Как пишет Иосиф Флавий: «Никого не должно удивлять, что в нашем Храме такая масса золота, потому что все в мире иудеи, равно как и все прочие почитатели Предвечного, в Азии и Европе, с давних времён доставляли туда свои приношения… У нас нет другой казны, кроме священной» (ИД. Т. 2. С. 80). Добавим, что, как свидетельствует Цицерон, приношения поступали уже из Италии и даже самого Рима.
Безусловно, это повысило возможности прежде всего Антипатра. Первой его несомненной удачей была своевременная помощь преемнику Помпея Скавру, который необдуманно затеял поход против набатейского царя Ареты, не позаботившись о должном обеспечении своего войска продовольствием. Как пишет Иосиф, поход оказался тяжелым, к тому же страна была разорена самими римлянами настолько, что войско Скавра страдало от голода. Положение было бы совсем тупиковым, но проницательный политик и дипломат отец Ирода находит выход. Он за свой счёт обеспечивает римскую армию продовольствием и всем необходимым. Одновременно, используя свои связи с набатейским двором, он убеждает Арету прекратить военные действия, согласившись с формальным подчинением Риму и выплатив известную сумму в виде дани. При этом он из своих средств гарантировал выплату этой дани Аретой римлянам в размере 300 талантов. Тем самым война была прекращена и римляне формально могли провозгласить себя победителями.
Однако далеко не все были довольны укреплением позиций Антипатра и его семьи. У Аристобула и его сыновей оставалось достаточно сторонников, которые ждали удобного момента. Иосиф Флавий подробно описывает продолжавшуюся вплоть до 55 года до н.э. в Иудее ожесточенную партизанскую войну, которую с известным основанием можно назвать гражданской. Римские власти, несомненно, поддерживали одну сторону — Гиркана, точнее Антипатра, но странным образом действовали против Аристобула и его сыновей даже после военного разгрома их войск, очень осторожно и великодушно. Первое восстание поднял сын Аристобула Александр, которого Помпей вместе с Аристобулом и его семьёй приказал доставить в Рим для участия в триумфе. Александр, судя по его действиям, был похож своей энергией и мужеством, хотя и был неразумным, на отца. В течение короткого времени ему удалось собрать значительные силы (Иосиф называет 10 тыс. пехотинцев и 1500 всадников), укрепить крепости, в частности Александрион в центре страны и Махерон на границе с Аравией. Накопив достаточно сил, он даже попытался овладеть Иерусалимом, что «походило на то, что скоро Гиркан будет свергнут» (ИВ. С. 31). На помощь Гиркану и Антипатру против повстанцев выступил назначенный в 57 году до н.э. новый наместник провинции Сирии претор Габиний. Союзники разгромили войска Александра в сражении, и он заперся в крепости Александрион. После недолгой осады Александр сдался на милость победителя. Великодушие Габиния было настолько велико, что он обещал матери Александра отпустить из Рима находящихся там в плену других её детей. Ироду в это время было уже 16 лет, и можно не сомневаться, что именно тогда он получает первый боевой опыт в войсках своего отца. Вполне обоснованно предположение, что именно тогда он имел возможность познакомиться с римским офицером, будущим соправителем, а затем врагом Октавиана Августа 26-летним Марком Антонием. По словам Иосифа, «именно в этом сражении Марк Антоний проявил необыкновенное мужество; хоть и в прежних битвах он постоянно доказывал свою доблесть, но никогда не делал столь убедительно, как теперь» (ИВ. С. 31). Это боевое содружество помогло Ироду позднее, когда его товарищ по оружию Марк Антоний стал повелителем Востока, сломить силы которого смогла только египетская царица Клеопатра. Впрочем, эта же погубившая его любовная страсть побудила великого Шекспира обессмертить его имя в великой драме.