Царь-кукла

Воронков Константин Васильевич

— Так это не работает, не обессудьте. Все думают, что философы дают ответы. А вдруг я ошибусь?.. Нет, мы задаем правильные вопросы. Разве это не лучшая помощь?

Капралов понуро опустил голову.

— Главный вопрос такой. Почему вы решили, что именно веру считал самым главным и требовал вложить в матрешку Распутин? Восстановите ход своих мыслей. И учтите вот что: вера не возникает на пустом месте. Без нее здесь, конечно, не обошлось, но главное это не она.

Ашкердов замолк, хитро улыбаясь. Капралов посидел, подбирая слова, потом сообразил, что аудиенция

закончена, и встал.

— А что будете делать, когда разберетесь? — спросил философ.

— В каком смысле?

— Ну, узнаете вы историю матрешки и зачем она, а дальше? Напишите в блоге? Попробуете им помешать? Или помочь, я не знаю… В чем смысл вашей суеты? Вот Жуковский на инаугурацию хочет, это я понимаю. А вам-то что нужно?

— Я книжку напишу.

— Журналистское расследование, что ли? Ну-ну… Пойдемте, я вас провожу.

Гризелда ждала в прихожей. Ашкердов забрал у нее пальто, помог Капралову одеться и уже в дверях сказал:

— Ваша роль в этой истории — вот единственное, что непонятно мне.

5

Посередине комнаты на первом этаже сталинского здания на Ивановской площади стоял накрытый белоснежной скатертью стол. На одной его стороне сверкала глазурью шеренга тортов, на другой потели полдюжины бутылок шампанского. Кондитер в белом колпаке двигался вдоль тортов, подолгу зависая над каждым, как ребенок над муравейником.

Едва инспекция завершилась, в комнату вошли трое. Первым шел Янис Иванович Куницын, следом за ним похожий на суриката маленький и нервный начальник протокола Водовозов, а позади Вениамин Эдуардович Толстокожин.

— Подготовлены несколько вариантов праздничных тортов, — сказал Водовозов. — Здесь они в масштабе один к четырем. Все в единой концепции.

— А зачем концепция? — удивился Куницын. — Мы ведь выберем один.

— Ну как же… — тихо сказал начальник протокола, — такое событие…

— Хорошо, хорошо!

Водовозов сделал знак кондитеру.

— Мы решили немного отойти от классических рецептов, но обыграть основу, — сказал тот.

— Все они называются в честь королевских особ, — объяснил Водовозов, отечески улыбаясь до несъедобности красивым тортам.

— Перед вами слева направо… — тоже глядя на свои произведения, сказал кондитер и на несколько секунд замолчал, будто ждал, что они сами представятся. — «Эстерхази», «Принц-Регент», «Наполеон», «Баттенберг»…

— Наполеон, — перебил Куницын.

— Простите?

— Я уже выбрал — Наполеон.

У кондитера затряслись губы.

— Вы не будете пробовать?

— Кого? «Принца-Регента»? — Куницын повернулся к начальнику протокола. — Вы бы еще шарлотку в свою концепцию вписали.

— Осталось шампанское утвердить… — пряча глаза, сказал Водовозов.

Куницын обошел стол.

— Разумеется, «Моёт». — Он ткнул пальцем в бутылку «Кристала». — А это вообще уберите! Что люди скажут?! Такое только на яхте Абрамовича подавать.

— Так что, отправить на яхту? — уточнил Водовозов.

Янис Иванович с досадой причмокнул и пошел к выходу. Толстокожин поспешил за ним.

— Я хотел

обсудить церемонию, — сказал он в бесконечном коридоре, сразу же приноровившись к темпу начальника. Ширины ковровой дорожки на двоих не хватило, и Вениамин Эдуардович одним каблуком стучал по паркету, а другим бухал по ковру и от колченогого диссонанса покрывался испариной.

— Я думал, у вас все готово.

— Да-да, готово. Однако есть один момент.

— М-м?

— Надо решить, когда ее проводить — до голосования или после.

— После, когда закроются участки.

— А не поздно будет?

— Царь когда голосовал — до или после?

На мгновенье Толстокожин сбился с ноги, но тут же исправился.

— У нас немного другая ситуация.

— Чем же? Население уже оплодотворило урны, но результат еще неизвестен. Не вижу разницы.

— Все ясно! Тогда до вечера пришлю концеп… план мероприятия.

Они остановились у лифта.

— Янис Иванович…

— Да?

— А вы когда-нибудь видели Плута Кратовича? — Вениамин Эдуардович осторожно указал глазами на висящий в коридоре портрет. — Я имею в виду лично, вблизи…

— А как вы думаете?

— Вот бы хоть одним глазком… — мечтательно сказал Толстокожин и снова покосился на портрет.

— Не переживайте, на церемонии увидите, заслужили.

6

Капралов перешел Неглинную улицу (а вместе с ней и текущую под землей одноименную речку), помедлил на ступенях, но седой старик с красными, в цвет ливреи, глазами уже распахнул дверь, и он, зачем-то сунув в подставленную ладонь подвернувшуюся в кармане монету, вступил на первый этаж ЦУМа. В лицо ударил тяжелый запах — бесчисленные духи, поджидающие будущих владельцев. Он утер слезы, прошел сквозь ряды парфюмерии и галантереи и на эскалаторе поднялся на второй этаж, в мужскую одежду.

Между двух колонн был растянут транспарант: «Оставь одежду всяк сюда входящий!». К счастью, банный слоган оказался обычной бессмысленной игрой слов: по лабиринтам из полок, стоек и манекенов бродили одетые люди, большей частью мужчины, и смотрели на рубашки, пиджаки, плащи, куртки и фуфайки. Изредка кто-то касался ткани и, не останавливаясь, продолжал путь. Так и шли они, то ли в поисках идеала, то ли страшась написанного на ценнике отказа. Современные мужчины, когда речь заходит о выборе, предпочитают, чтобы выбирали их самих.

Капралов влился в сомнамбулическую процессию и, чувствуя себя на выставке современного искусства (в определенном смысле так оно и было), стал знакомиться с экспозицией. Он ждал, что ему начнут что-нибудь продавать, но похожие на манекены продавцы лишь жалостливо улыбались, встречаясь с ним взглядом, и бормотали приветствия.

Впрочем, он пришел не за покупками. Без одной минуты четыре он прибавил шагу и направился в сторону угла, образованного бутиками Tom Ford и Bottega Veneta. В этой безлюдной части магазина он свернул в коридор за кассой и постучал в правую из двух соседних кабинок. Ответа не последовало. Он толкнул дверь и вошел в крохотную комнату с креслом и зеркалом.