Царь нигилистов 3
Шрифт:
— Ты пытаешься показать, что гауптвахта для тебя ничто.
— Ничто по сравнению с его немилостью.
— Вот так и напиши.
— Напишу. Чувствую я здесь надолго. Третий день уже.
В таких местах время течет иначе. И три дня, как три года.
— Мне кажется, папа уже готов был тебя выпустить, — сказал Никса. — Но ты прислал ему конституцию. Словно доказательство того, что ничуть не раскаиваешься.
— Конституция важнее моей личной свободы.
Свеча затрещала, заколебалось пламя, и
Взгляд Никсы упал на Библию, раскрытую на книге Исайи.
— Книги пророков читаешь? — спросил он.
— Надо же изучать произведения коллег.
Никса хмыкнул.
— Шуточки у тебя на грани богохульства.
— Место такое.
— «Вот пост, который я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетённых отпусти на свободу, — сходу перевел Никса. — Раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом, а когда увидишь нагого, одень его...Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твоё скоро возрастёт, и правда твоя пойдёт пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя».
— Ну, ты даешь! — восхитился Саша. — Я над этим корпел полчаса со словарем.
— Просто я помню перевод, — признался брат.
Посмотрел на свечу и трепещущие тени на стене, на окно и фонари за ним.
— Саша, у меня к тебе серьезный разговор, — наконец, сказал он. — Я хочу от тебя личной присяги.
— Я не собираюсь против тебя бунтовать!
— Значит, возражений нет? — спросил Никса.
— А это ничего, что при живом государе?
— Ты мне не как царю будешь присягать. Как цесаревичу. А то будешь мне писать такие же письма, как папа.
— Если ты будешь неправ, Никса, я тебе и не такие письма буду писать. Присяга писем не отменяет.
— Ладно, переживу. Так как?
— Когда? — спросил Саша.
— Сейчас.
— Что я должен сделать?
— Преклонить колени.
— По-моему, нужны свидетели, — заметил Саша.
— Я тебе верю и так.
— Там гренадеры «Золотой роты».
— Мужики — не свидетели.
— Экий ты надменный!
— Саша, для меня важно твое слово, а не сколько лакеев будет при этом присутствовать.
Саша опустился на колени перед братом.
— На одно колено, Саша, ты же не раб, — сказал Никса.
— Это у них там, а у нас в России?
— На одно. Даже Павел Петрович не требовал большего.
Саша приподнялся и преклонил левое колено.
— Так?
— Да.
И Никса протянул руку и взял со стола Библию.
— Она на французском, — заметил Саша.
— Какая разница?
— И то верно!
Библию Никса положил к себе на колени и раскрыл на Евангелии.
— Руку на Библию, — скомандовал он.
Саша подчинился.
— Можно еще вложить ладони в ладони сюзерена, — заметил он.
— Саша посерьезнее, —
— Я абсолютно серьезно.
— А что? В этом что-то есть. Давай руку!
И Никса взял левую руку брата в свою.
— Я слов не помню, — сказал Саша.
— Просто повторяй за мной.
Саша кивнул.
— Хорошо.
— В глаза мне смотри.
Саша поднял глаза и растворился в светло-голубых глазах брата.
— Я, великий князь Александр Александрович… — начал Никса.
Саша повторил.
— Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым его Евангелием… — сказал Никса.
Саша произнес все за братом слово в слово.
— В том, что хочу и должен законному Его Императорского Величества Всероссийского престола Наследнику Николаю Александровичу… — продолжил Никса.
Саша повторил.
— Верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, — закончил Николай.
— Верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, — повторил Александр.
— Все, вставай, — приказал Никса.
— Там, вроде, продолжение было…
— Мне достаточно.
Они встали, и брат обнял его.
— Я тебя вытащу отсюда, чего бы мне это не стоило, — сказал Никса.
— А инвеститура?
— Что?
— Ну, феод. В смысле вотчина. В смысле поместье.
— Сашка! Убью!
Этна извергалась всю ночь. Багровый факел горел на ее широком конусе, и дым стелился по склону.
Несколько дней назад российский паровой фрегат "Рюрик" бросил якорь у берегов Сицилии.
Великий князь Константин Николаевич вышел на палубу и всю ночь наблюдал за редким природным явлением.
Утром погода была чудная. Ясное небо отражалось в гладком зеркальном море. Тихо, не ветерка. Кто бы мог подумать, что январь. Двенадцать градусов тепла.
Санни была очень мила, солнце играло на рыжих волосах, и отлично сидело новое платье для прогулок. Рядом с ней дети: Никола и семилетняя Олюшка. Первый смотрит на берег с восхищением и любопытством, вторая — серьезно и сосредоточенно.
Николе скоро девять. Второго февраля. Надо будет пригласить гардемаринов, его товарищей и устроить для него маленький фейерверк.
Сын очень красив и смышлен. Правда своенравен и проказлив.
Константин Николаевич живо вспомнил, как в детстве на одном собрании у мама отодвинул стул у привставшего шталмейстера Ивана Матвеевича Толстого, и тот рухнул на пол. Воспитатели адмирал Литке с помощником, бывшим декабристом Лутковским, вынудили юного князя признаться отцу, так что императору пришлось извиняться перед потерпевшим за то, что плохо воспитал сына.