Царь нигилистов 5
Шрифт:
— А так надо на молитве стоять.
Саша кивнул.
— И щепотью не креститесь, — продолжил Савва Васильевич.
Он сложил два перста, поднял над головой, как боярыня Морозова на картине Сурикова, и широко перекрестился.
— Ибо распят был Христос — Бог и человек, а не Троица. Кто тремя перстами крестится — Троицу распинает.
«А кто двумя — Христа», — подумал Саша.
— Символы можно очень по-разному трактовать, — политкорректно заметил он, — и спорить об этом до бесконечности.
В карету вернулись тигрицы.
Старшая
Саша предположил, что здесь потрудилась морозовская фабрика, а, может, и гучковская.
— Держите подручники, Ваше Высочество, — прокомментировала Ульяна Афанасьевна. — Земные поклоны-то класть умеете?
К земным поклонам Саша был психологически не готов.
— А без этого никак? — поинтересовался он.
Савва Васильевич покачал головой.
— Заметят сразу!
— Можем отвести вас обратно, — предложила Мария Федоровна, — мы недалеко уехали.
— Нет, уж! — сказал Саша. — Перед Богом же, не перед человеком.
Ульяна Афанасьевна окинула взглядом новоявленного юного старовера и с сомнением посмотрела на мужа.
Тот вздохнул.
«Интересно, что не так», — подумал Саша.
— Один подручник под колени кладут, другой под руки, потому что нельзя грязными руками молиться, — объяснила старшая тигрица.
— Мы за колонной встанем, — сказал Савва Васильевич. — Народу много, кто там заметит.
— Никогда за колонной не стояли, — заметила Мария Федоровна.
— Не потащат же силком к царским вратам, — успокоил Тимофей Саввич.
В архитектуре храма Покрова Пресвятой Богородицы, что в Рогожском посёлке, не было ровно ничего старорусского. Он больше походил на дворянский особняк, ибо имел два портика (один над другим). Верхний портик опирался на пилястры, а нижний на невысокие круглые колонны в количестве шести штук. Более того, в высоких дверях, увенчанных арками, имелись стеклянные кружева, похожие на витражи, но не цветные, как любят католики, а прозрачные.
Сооружение венчал круглый купол, и над ним маленькая башенка с единственной золотой маковкой и крестом.
Смотрелось это всё очень даже. Никак Гучков с Морозовым миллионы приложили.
Выкрашено архитектурное чудо было в ярко-жёлтый цвет.
— Матвей Казаков строил, — просветила образованная младшая тигрица.
Значит, до Морозовых.
Народу действительно было изрядно: дамы в зелёных сарафанах и платках и джентльмены в черных молельных кафтанах. Уважаемую семью пропускали вперед, а Морозовы, держали Сашу в центре компании, закрывая собой неведомое ему несоответствие старообрядческому идеалу.
Внутри храм был украшен тонкими берёзками у иконостаса и возле
К амвону всё же подошли. По золотому иконостасу, поверх икон шёл толстый шнур, завязанный на вратах брутальным узлом с большими сургучными печатями, и над них висел ржавый амбарный замок.
— Это и есть запечатанный алтарь? — тихо спросил Саша.
— Да, — кивнул Савва Васильевич, — батюшка ваш сказал: «Если не переходят в единоверие, то и алтари им не нужны».
Саша вздохнул и промолчал.
Они отошли в сторону, за колонну, и Саша начал украдкой разглядывать храм из-за широких купеческих спин.
Толстые прямоугольные колонны были расписаны в древнерусском стиле, огромные бронзовые люстры свисали с церковного свода, сквозь высокие окна бил утренний свет. Так что свечи в люстрах были потушены, однако горели в подсвечниках перед иконами.
К запаху травы примешивался медовой аромат воска.
— Сразу после постройки он больше был, — заметила Мария Федоровна, — и оказалось, что он больше Успенского собора в Кремле. Тогда Екатерина Вторая приказала восточную алтарную часть сломать, вместо пяти глав сделать одну и понизить шпиль. Вот и получилось так приземисто.
— Всё равно красиво, — возразил Саша.
У запечатанных царских врат появился священник в зеленом одеянии, к аромату свежей травы примешался запах ладана, и дьякон пропел: «Миром Господу помолимся!»
Савва Васильевич поднял указательный палец вверх, как Иоанн Предтеча, мол, сейчас слушайте внимательно, Ваше Высочество.
И дьякон продолжил:
— О Державном Государе нашем императоре Александре Николаевиче, о супруге его Государыне Императрице Марии Александровне, о матери его Государыне Императрице Александре Фёдоровне, господу помолимся!
— Господи помилуй! — подхватили на клиросе.
Саша, которого целый год каждое воскресенье таскали в церковь, и который сотни раз слышал эту молитву, припоминал, что у «никониян» она звучала немного иначе и содержала перед титулами эпитеты «балгочестивейший» или «благочестивейшая». Но не стал придираться по мелочам.
— О Государе Цесаревиче и Великом Князе Николае Александровиче и о всем Царствующем Доме Господу помолимся! — продолжил дьякон.
И Савва Васильевич выразительно посмотрел на Сашу, мол, вот, а вы сомневались! Мы государю императору несмотря ни на что шибко преданные.
Хотя Саше казалось, что единственное желание, которое может быть у местного общества, это насрать Папа в корону. И хороша ли подобная покорность? Может лучше в корону насрать?
— Я услышал, — кивнул он.
— Только вы не говорите государю, Ваше Высочество, что у нас священники в ризах, — шёпотом попросил старший Морозов. — Запрещены нам ризы. «Публичное оказательство раскола», — говорят.
— Не скажу, — пообещал Саша.
Приглушенно запел хор. Как-то непривычно, иначе, чем у «никониян».