Царь нигилистов 5
Шрифт:
— Это верно, — кивнул Саша. — Где-то я читал, у Торквиля, кажется, что в наибольшей опасности дурные правительства оказываются тогда, когда пытаются стать лучше.
— У Торквиля, да, — кивнул Унковский.
И посмотрел на Сашу с неподдельным удивлением.
— «Когда плохие правительства пытаются исправиться», — уточнил он, — но я не говорил, что правительство плохое.
— Отступление от темы, — сказал Саша. — Вы окончили Московский университет?
— Юридический факультет.
— О! — оценил
— Всё, что я сейчас скажу, исходит из любви к государю, августейшей фамилии, престолу и отечеству.
— Нисколько не сомневаюсь, — кивнул Саша. — Я тоже умею так формулировать.
— Дело в том, что увеличением надела для крестьян и понижением повинностей в помещики будут разорены, а быт крестьян вообще не будет улучшен по той причине, что крестьянское самоуправление будет подавлено и уничтожено чиновниками. Крестьяне только тогда почувствуют быт свой улучшенным, когда они избавятся от всех обязательств пред владельцами и когда сделаются собственниками; ибо свобода личная невозможна без свободы имущественной.
— Так! — сказал Саша. — Первую часть я уже сегодня слышал, и она не кажется мне особенно либеральной, а со второй частью согласен. Мне тоже не нравится это отрубание хвоста по частям. Не должно быть никакого временно обязанного состояния.
— В обязательных отношениях между лично свободными крестьянами и помещиками, лишенными участия в управлении народом, лежат зародыши опасной борьбы сословий, — продолжил Унковский.
— Да, — кивнул Саша, — я тоже жду крестьянских бунтов. Но не папа создаёт подобные ситуации, а ваши коллеги, которые не хотят до последнего отпускать своих рабов, ибо кто же тогда будет клубнику пропалывать.
Унковский вздохнул.
— Нужно даровать крестьянам полную свободу, с наделением их землею в собственность, посредством немедленного выкупа, по цене и на условиях не разорительных для помещиков.
— Звучит отлично, — сказал Саша. — А у крестьян есть деньги на немедленный выкуп, если их нет даже у помещиков?
— Выкупные платежи должно взять на себя государство.
«Ну, конечно! — подумал Саша. — Все мы рады запустить лапу в казну».
Но вслух выразился политкорректнее:
— Государственный бюджет — тоже не бездонная бочка, особенно после Крымской войны.
— Можно разложить это бремя на все сословия. Например, в виде особого налога.
— Можно, но не все будут довольны.
— Александр Александрович! — вмешался Гогель, — Нам пора идти, иначе мы опоздаем.
— Хорошо, — кивнул Саша. — Пойдёмте, Алексей Михайлович! Если вы, конечно, не против проехаться до Николаевского вокзала в компании графа Строганова, генерала Гогеля и меня.
— Ну, что вы! Сочту за честь.
И разговор продолжился в карете.
— Все не могут быть довольны, — сказал Унковский. — но эмансипация — только начало.
— А без эффемизмов? — попросил Саша.
— Нужно учредить независимую судебную власть, то есть суд присяжных, и судебные учреждения, независимые от административной власти, со введением гласного и словесного судопроизводства.
— Судебная реформа будет. Подождите.
— Вы уверены, Ваше Высочество?
— Абсолютно. Лет через 5–7.
— Долго ждать.
— Не всё сразу, Алексей Михайлович. Это слишком серьезно, чтобы учредить одним указом.
— Да, Ваше Высочество — это работа не для одного человека. Поэтому нужно образовать хозяйственно-распорядительное управление, общее для всех сословий, основанное на выборном начале.
— Алексей Михайлович, называйте вещи своими имени. Я вас точно никуда не сошлю. А вот папа не готов к парламенту. Мне ли не знать! Буду писать вам письма, если окажетесь на гауптвахте. Если, конечно, не в соседней камере. Ну, тогда будем перестукиваться.
Унковский усмехнулся.
— Мы ничего противозаконного не делаем.
— В нашей стране это не всегда спасает, — возразил Саша.
— К сожалению, да, — согласился Унковский. — И последнее. Надо дать возможность обществу путем печатной гласности доводить до сведения верховной власти недостатки и злоупотребления местного управления.
— Почему же только местного? — поинтересовался Саша. — Свобода слова — так свобода слова! Я-то подписываюсь под этим, Алексей Михайлович. Только папа, к сожалению, не подпишется.
Они уже подъезжали к вокзалу.
— Я хотел бы пересказать вашу программу государю в качестве мнения части дворянства, — сказал Саша. — Я могу на вас ссылаться?
— Да, конечно.
— Тогда до встречи в Алексеевском равелине.
— Не думаю, что настолько…
— Будет надеяться, — сказал Саша.
Тем временем карета остановилась. Они спустились на мостовую.
И Саша пожал руку Алексею Михайловичу.
— Спасибо, что выслушали, — сказал Унковский.
— Вас было гораздо приятнее слушать, чем князя Гагарина, несмотря на успехи его клубничного бизнеса.
Саша подумал о том, что оба встреченные сегодня предводителя дворянства совсем не похожи на Воробьянинова Ипполита Матвеевича. То ли народ измельчает в ближайшие полвека, то ли образ у Ильфа и Петрова получился совершенно карикатурным. Кису Воробьянинова можно было представить цитирующим малоизвестных поэтов эпохи декаданса, но не Торквиля. Да и подписаться под либеральной программой Унковского он бы вряд ли решился. А Унковского невозможно было представить просящим милостыню на трех языках. Он бы лучше в Белую армию пошёл.