Царь нигилистов
Шрифт:
О! Нормальная либералка.
Политические оппоненты любят поминать декабриста Якушкина, который хотел освободить своих крестьян без земли, а они ему сказали: «Пусть лучше, барин, мы будем вашими, а земля — нашей». Нет! Не все мы такие.
Саша обвел карандашом эти два имени: Константин Николаевич и Елена Павловна. Наши люди! Надо наладить с ними связь.
В ответном письме брату рассыпался в благодарностях и между делом спросил: «Никса, а фотки у тебя есть?»
После ужина Гогель
Ни волос, ни загнутый уголок не понадобились. Такая откровенность Саше даже понравилась. Ну, значит это не сокровенная тетрадь, а средство коммуникации.
— Это ваша правка, Григорий Федорович? — спросил он Гогеля.
— Нет, это Николай Васильевич, — сказал он.
Значит, Зиновьев.
— Но вы тоже можете прочитать?
— Да, — кивнул Гогель.
— Кто еще?
— Государь и государыня, конечно.
Понятно. Значит, если он напишет что-то необычное, пап'a, скорее всего, передадут.
Будем знать.
— Вчера я просто забыл, — сказал Саша. — Вы уж мне напоминайте, Григорий Федорович.
И Саша сделал две записи за вчера и сегодня, короткие, сухие и без подробностей.
Утром испытал шампунь. Было почти хорошо, только на волосах оставался мыльный налет, который пришлось смывать дополнительно. Крапивы надо добавить.
А после завтрака явился с визитом Балинский. В общем-то, этого следовало ожидать. Надо же посмотреть на динамику пациента.
Гогель радостно оставил их вдвоем и пошел курить.
— Как вы себя чувствуете, Ваше Императорское Высочество? — спросил Иван Михайлович.
— Отлично. Учу французский, почти прилично пишу пером и успешно вспоминаю родственников.
— Больше не считаете происходящее театром?
Балинский внимательно следил за его реакцией, но Саша уже мог ответить совершенно откровенно.
— Нет, конечно, Иван Михайлович. Все! Уже твердо стою на земле на обеих ногах.
— Французский учите по Беранже?
— По Беранже и письму брата моего дедушки Александра Павловича, которое в книге Корфа. Я ее, кстати, уже дочитал.
— «Восшествие на престол Императора Николая Первого»?
— Да, про дедушку.
— И что вы о ней думаете?
— Очень подробно, очень досконально, много для меня нового.
— Например?
— Я не знал, что на Каховском два убийства, а не одно. До Милорадовича он ранил еще одного офицера. Это отягчает, конечно, его вину.
— И он заслужил казнь?
— Никто не заслуживает казни, Иван Михайлович… Я опять что-то очень радикальное сказал?
— Не совсем. Виктор Гюго и Лев Толстой думают также.
— Неплохая компания.
— Мне кажется, вы хотели сказать
— Про Корфа? Да. Есть одно «но». В суде присяжных последнее слово предоставляют подсудимому. У нас, правда, пока нет суда присяжных, но уважаемый автор вообще не дает слова противной стороне. Они обманули солдат и призвали выходить за Константина и жену его Конституцию. А чего хотели на самом деле? Можно догадаться, что в основном конституции, а супруг ее не столь важен. Но надо домысливать. То есть книга хорошая, но односторонняя.
— Ваше Высочество, — тихо сказал Балинский. — Вы почти цитируете Герцена.
— Вы тоже его читаете?
— Да.
— Похоже, его все читают. Надо, наконец, и мне добраться. Я считал его революционером, но нельзя судить с чужих слов. Если я его цитирую, значит, он не революционер.
— У него есть радикальные высказывания.
— Изучу. Кстати, можно вам похвастаться?
— Да.
И Саша принес коробку, полностью забитую карточками с французскими словами.
— Это за четыре дня? — удивился Балинский.
— Даже меньше. Но да, я не сидел, сложа руки. Поспрашиваете?
Балинский выбрал несколько карточек и спросил слова.
Саша помнил все, правда, несколько искажая произношение. Психиатр поправил.
— Мне очень все помогают: и Гогель, и Зиновьев.
Балинский кивнул.
— Ваше высочество, мы нашли ваш «Penicillium» в «Определителе грибов».
— Значит, я правильно помню. Этот пенициллум был в моих горячечных видениях, наверное, я о нем где-то читал. А можете мне дать почитать «Определитель»?
— Он на латыни.
— Здесь есть словарь в библиотеке. Я его там видел. Справлюсь. Я, кстати, нашел в «Лексиконе» ваш лауданум. Я не помню немецкого, но слово «опиум» прочитать могу. Я сначала не понял, что это, но потом вспомнил, что я где-то о нем читал. Кажется, им кого-то травили. У него смертельная доза две-три ложки.
— «Хижина дяди Тома», — сказал Балинский.
— О! Точно читал. Правда не помню на русском или на английском.
— Есть перевод.
— Тогда, наверное, на русском. Там какая-то рабыня отравила своего ребенка, чтобы он не узнал ужасов рабства.
— Да, — кивнул Балинский. — Но доза которую вам выписали в несколько раз меньше смертельной.
— Конечно, не сомневаюсь. Но, по-моему, мне от него хуже. Галлюцинации возвращаются во сне. Мне кажется в нем нет необходимости.
— Это не опасно.
— Бывают смерти от передозировок?
— Если не следовать предписаниям врача.
— Иван Михайлович, вы мне запретили брать в руки оружие и выписали мне смертельный яд, бутылочка с которым круглосуточно стоит рядом с моей кроватью. Вам не кажется это нелогичным?