Царь нигилистов
Шрифт:
— Откуда об этом известно? Телеграф?
— Лакеи куда болтливее, — усмехнулся Константин Николаевич. — А по поводу смертной казни, Саша, это что-то вроде введения всеобщего образования. Пока не для нас.
— Елизавета Петровна как-то обходилась.
— Елизавета Петровна не освобождала крестьян!
— У нее были свои проблемы.
— Саша, ты не понимаешь, в какой стране живешь! Мы с твоим пап'a тоже не вполне понимали. Во время подготовки реформы начали собирать статистику по волостям. Помещики
— Помещица неграмотная? — опешил Саша. — Не может быть!
— В этой стране все может быть, — философски заметил дядя Костя. — А ты: всеобщее образование! Тут бы хоть помещики расписываться умели.
— Значит, всеобщее образование более, чем актуально, — сказал Саша.
— Ну, ты упрям! Никса, когда ты будешь этого прожектера в Сибирь ссылать генерал-губернатором, сразу готовь деньги на сеть сибирских университетов.
— Он мне самому пригодится, — сказал Никса.
— Ну, мучайся, — вздохнул дядя Костя и затянулся полу-сгоревшей сигаретой.
— Насчет сибирских университетов — блестящая идея, — отреагировал Саша. — Учту обязательно. Что там? Томск, Омск…
— Ладно, оставим университеты, — сказал Константин Николаевич. — Вернемся на землю. Общинную. Которую ты собираешься в свободную продажу пустить. Ты хоть понимаешь, к чему это приведет?
— К падению цен.
— Ну, допустим.
— И крепкие хозяева смогут докупать землю и богатеть.
— Угу, а слабые продавать и идти по миру. Сколько бродяг ты готов повесить, противник смертной казни?
— Дядя Костя, вы передергиваете! Это не английские огораживания. Я никого не собираюсь насильно сгонять с земли. А эта идея о том, что можно кого-то облагодетельствовать, отняв у него свободу, — чисто рабовладельческая!
— «Ты». Скажи еще плантаторская. Герцен любит это слово. Он, кстати, за общину.
— Это характеризует его не с лучшей стороны. Для социалистов у меня вообще нет других слов, кроме тех, за которые мне выговаривает Гогель.
— Саш, ты не уходи от ответа. Так как насчет числа виселиц?
— Не будет никаких виселиц! Крестьяне, продавшие землю, получат начальный капитал для того, чтобы устроиться в городе, и станут торговцами, ремесленниками или наемными работниками. В промышленности понадобятся рабочие руки. А за строительство жилья, школ и больниц для рабочих надо давать налоговые льготы.
— Саш, ну, какой начальный капитал! Пропьют все! Ты этот народ не знаешь!
— То есть надо ограничить свободу трезвых и сознательных, чтобы защитить бездельников и пьяниц?
— То есть последних тебе не жаль?
— Жаль. Но их не на этом этапе надо защищать! Не ценой чужой
— А на каком этапе?
И дядя Костя затянулся.
— Я обдумаю, — сказал Саша. — Но кабаки надо позакрывать.
— Все позакрывать?
— Нет, тогда точно будет революция.
И Саша живо вспомнил двух энтузиастов антиалкогольных кампаний: Николая Второго и Горбачева Михаила Сергеевича. Первый ввел сухой закон, второй вырубал виноградники.
Когда русский народ трезвеет, он вдруг осознает, что обирающая его власть не так прекрасна, как кажется с большого бодуна. И сносит ее на хрен.
— Ну, хоть это ты понимаешь! — расхохотался дядя Костя.
— Пап'a считает, что я ничего не понимаю. Готов согласиться. Но это не значит, что я буду оставаться в неведении. Дядя Костя… ты не мог бы помочь мне с информацией? Статистика (которая есть), проекты, рескрипты, записки…
— Ты готов читать статистические справочники?
— Да.
— Ты раньше книги боялся, как огня. Любой!
— Я изменился.
— Никса! Когда какой-нибудь Наполеон Третий будет пытаться всучить тебе Новую Каледонию в обмен на этого паршивца — ты не иди на поводу, прогадаешь.
— Я его и за Париж не отдам, — сказал Никса.
— Да, ты тоже не дурак, — констатировал дядя Костя. — Хоть и меньше болтаешь.
Потушил бычок прямо о перила и бросил на дорожку возле террасы.
И закурил новую сигарету.
А Саша задумался, с какой кампании лучше начать: с антиалкогольной, или с антитабачной.
— Никса и должен быть над схваткой, — сказал он.
— Пожалуй… — проговорил дядя Костя.
— Зря Александр Павлович Сперанского Бонапарту за королевство не отдал, — заметил Саша. — Все равно ведь сослал: ни себе, ни людям.
— Да? — переспросил Константин Николаевич. — Готов поверить, что ты не вылезаешь из библиотеки.
— Именно так. Из бабушкиной, в Коттедже.
— Ты раньше говорил: «бабинька», — заметил дядя Костя.
— Теперь мне кажется, что это слишком по-детски. Хотя, мило. Может быть, вернусь.
— Давай, ей нравится.
— Как бы она меня не выгнала, когда вернется. Я там поселился и полностью оккупировал пианино.
— А ты ей «К Элизе» сыграй. Не то, что не выгонит. Не отпустит!
— Спасибо за совет.
— А ты Штрауса не играешь? А то Санни очень любит.
— Которого?
— Младшего.
— Вальс «Голубой Дунай». Но я его наизусть не помню. Ноты нужны.
— «Голубой Дунай»? Никогда не слышал.
— Ну, может быть, я что-то путаю.
— Никогда ты ничего не путаешь! — сказал дядя Костя и затянулся. — На сон-то времени хватает?
— Революционер отдыхает только в могиле.
— Сен-Жюста цитируешь?
— Надо же поддерживать репутацию.