Царь Сиона
Шрифт:
На лицах приглашенных, однако, в большинстве, не выражалось радости; чаще, напротив, в них сквозило неудовольствие. Нужда, делавшаяся все более заметной, давала себя чувствовать. Лишь те, которым приходилось уж очень плохо, кто питался пищей из общественных кладовых, радовались случаю наесться досыта с царского стола. Здесь всего было в изобилии для удовлетворения потребностей многочисленного придворного штата: было отобрано и заперто в царских кладовых все лучшее в значительном запасе.
Откормленность царских слуг резко бросалась в глаза рядом с худобой населения, измученного от лишений, от дежурств и работ на укреплениях.
— Взгляните, милейший мастер Людгер, как присмирели эти грубые ребята! — сказал с состраданием Рейменшнейдер своему соседу. — Я не узнаю более народа, смело вступившего в борьбу с епископом: теперь это — жалкие трусы. Они дрожат перед каким-нибудь откормленным дворцовым петухом. А что еще, Господи, ждет нас, пожалуй, впереди!..
Когда стольник заметил, что мастер Людгер, вместо ответа произнес только «гм… гм…» и слегка пожал плечами, он продолжал в более дружеском тоне:
— Не относитесь ко мне с таким недоверием, любезный мастер, и не оглядывайтесь так боязливо вокруг. Если вас удивляет, что человек, одетый в царские цвета, ведет такие смелые речи, знайте, что несколько дней тому назад на этом самом, обагренном кровью месте пала невинная голова моего лучшего друга, пономаря Матвея Эша.
У живописца навернулись слезы на глазах.
— Что сталось с вашей дочерью?
— Я, право, не знаю, куда она делась. Она исчезла как-то внезапно…
Эта наивная ложь не обманула стольника; но он ограничился словами:
— Не стану больше настаивать; но благо девушке, если ей удастся избегнуть влияния язычески распутных нравов нашего времени. В Содоме, говорю я вам, не было хуже. Я не напрасно торчу в этом вертепе. В львиной пасти чувствуешь себя иногда всего безопаснее: здесь легко заметить, когда и почему зарычит чудовище.
Людгер навострил уши и спросил:
— Что вы подразумеваете под подобным сравнением?
— А то, что я мог бы рассказать вам историю, которая взбунтовала бы весь дворец, если б царь не был так предусмотрителен. Но говорю вам наперед: сегодня Ян Бокельсон будет страшно злиться и бушевать, подобно льву в африканской пустыне. Сегодня не особенно приятно было бы иметь с ним дело. Ах, я только что заметил, что на царском столе недостает одного бокала; сейчас иду за ним. Хотя новая королева Елизавета и выпила уже большую часть вина, которое ей полагалось, но приличие требует, чтобы ее не лишали сегодня ее бокала. Я вернусь еще, мой друг.
Людгер ждал, стоя в тени, прислонившись к толстому стволу дерева, оставаясь незамеченным в этой массе людей, толпившихся на церковной площади. Два солдата прошли мимо него, оживленно и озабоченно разговаривая между собой. Один из них, остановившись
— Бедный мой отец окончательно рехнулся; он приписывает себе все бедствия, которые случились в городе.
— Оставь его, Ротгер, — возразил товарищ. — Быть может ты снова обретешь его, когда мы выберемся из этого проклятого логовища.
Ротгер, сын Дузентшуера, печально ответил:
— Увы, любезный друг брауншвейгец, никогда еще наш побег не был столь опасен, как в настоящее время.
— Ну, будем надеяться на лучшее будущее.
И оба товарища удалились с язвительным смехом.
— Брр… Головы этих молодцов были бы в моих руках, если бы я только хотел на них донести, — пробормотал Людгер. Однако почему бы в городе не набралось с тысячу таких молодцов? Наши бедствия скоро бы окончились.
Дикий, резкий голос раздался над ухом живописца: Книппердоллинг с Керкерингом важно проходили по площади.
— Погоди, ты, царишка! — грозил он. — Покажу я тебе, как сажать в тюрьму мою жену!
— Побереги свою голову! — заметил «патриций». — Не раздражай полоумного портного. Уж не знаю, к чему это поведет, но эта сволочь должна убраться. Чтоб они очумели все, дурни! Пойдем!..
Людгер печально посмотрел вслед им обоим. Ему пришло в голову, что подруги его тещи также внезапно арестованы и что, быть может, в конце концов не пощадят и старой хозяйки «Роз». А Анжела? Его родительское сердце затрепетало тем сильнее, что ему недоставало теперь помощи Ринальда, который, накануне вечером, отпросился у него в отпуск на короткое время.
Стольник вернулся как раз вовремя, чтобы усыпить мучительную тревогу живописца. Он заговорил свободно, не опасаясь быть подслушанным среди шума и гула, царивших на площади:
— Ну-с, дело вот в чем. Елизавета Вандшерер, называемая также Гардервик и Торрентин, одна из нынешних цариц, заявила царю, что если только он осмелится хоть раз поцеловать ее, она убьет его собственноручно. К вящему посрамлению Бокельсона, как раз в это время подошла Дивара и, конечно, восторжествовала. Эта честолюбивая женщина, не терпящая соперниц, готова была вызвать сильный скандал. Царь смирился и замял дело…
Как вам нравится милая семейка? Скоро уличные мальчишки будут распевать о подобной срамоте.
В это время показался царь. Он облекся в одеяние из черной дамасской ткани. Кольца, цепочки и сверкающий меч были единственным украшением его наряда. Царя окружали высшие сановники; за ними следовали царицы в пышных одеяниях; наряднее всех была Дивара, шедшая во главе, в фантастическом одеянии из великолепнейших церковных риз. Ее мантию окаймлял двойной ряд затканных золотом и серебром ликов Богоматери и благочестивых епископов, основавших христианскую церковь в Мюнстере и прославивших ее своим подвижничеством.
Чтобы придать больше великолепия своему наряду, Дивара надела корону из драгоценных камней, снятую с одного святого и оставленную в неизменном виде. Она выступала преисполненная своего достоинства; сама ее здоровая, мощная красота придавала какое-то величие ее гордой осанке. Не будь она так хороша, она была бы смешна. Ее спутницы старались подражать ей, но это им очень плохо удавалось. Елизавета шла скромно и спокойно самой последней. Все ее движения носили отпечаток благородства и достоинства, которыми наделила ее природа.