Carere morte: Лишенные смерти
Шрифт:
— Очень странно. Но, я полагаю, ближайшие несколько лет Дэви не даст нам подобраться и близко, чтобы разузнать подробности.
— Владыка вампиров стал странником, неуловимым и очень сильным… Знаешь, что, пошли ко мне в Дону Солен.
Мира удивилась, потом рассмеялась:
— О, и правда! Как я могла так надолго разлучить влюблённых! Но причём тут Дэви?
— С чарами Дэви или без, Асседи Гроздья свергнут, это ясно. И нам нужно, чтобы на его место встал брат Солен. Я тихонько провожу среди "Гроздьев" эту идею. Пусть Солен станет её зримым воплощением, пусть "Гроздья" запомнят фамилию Реддо покрепче.
— Ясно. Согласна.
— Они не подойдут. Дэви не внушает им что-то новое, он раздувает готовый костёр ярости.
— Можно попробовать поискать Низших в окружении "Гроздьев".
Он согласно вздохнул:
— Надеюсь, что всё же ошибаюсь насчёт чар. Но всё равно… как это всё страшно, Мира!
— Что ты сказал?
— Иногда я думаю: напрасно мы начали это, тётя. Проклятие вампиризма проросло глубоко в Земле Страха. Выдрав его, мы разрушим всё то, что построили на ней за века. Знаешь, что мы делаем сейчас? — мы уничтожаем страну!
Мира вздрогнула, эти слова причинили ей боль. Винсент покаянно замолчал, опять кляня себя за несдержанность. В комнате мерно постукивали часы, за окном солнце клонилось к закату.
— На надо подменять понятия. Мы боремся с проклятием — и всё, — глухо сказала Мира, глядя в окно, в её глазах были золотые диски заходящего солнца. — "Гроздья" придумали не мы, ещё пару лет назад наши социалисты были не опаснее прочих. Этих ненавидящих всё фанатиков создал Дэви прошлогодним террором в Доне. Если придётся заменить Асседи на Реддо — я выступлю "за". Чем меньше напоминаний об Арденсах останется в новой Земле Страха, тем лучше.
— Агер тоже говорит о "новой"…
— Ты боишься?
— Да, мне страшно!
— Новая, незнакомая нам Земля Страха — уже неизбежность. Новый мир идёт, он близко! И он мне нравится, — Мира мягко улыбнулась. — Посмотри, вон, начало его за окном: Карда без Владыки вампиров.
— Мира…
Он хотел возразить, но обострённый слух мамочки уловил в соседней комнате плач проснувшегося младенца, и Мира поспешила туда. Винсент один остался у окна. Пожалуй, так и лучше. Он сказал много! Пусть Мира витает в иллюзиях, ни к чему тревожить её.
"Она настрадалась, пусть отдыхает. Обсудим всё с Гесси", — решил он.
Из окна была видна широкая улица Виндекса и струящийся вниз Несс. Незнакомая улица и незнакомая река! Будто он прожил полжизни совсем в другом городе: этот ничем не был похож на ту старую Карду. И солнце светит ярче, и в тенях не прячется страх. Изменились и люди: впервые за столетия они не вжимают голову в плечи, торопливо перебегая улицу, они без опаски смотрят в чистое умытое небо.
"Если таков будет весь новый мир, он понравится и мне", — подумал Винсент и, наконец, почувствовал успокоение.
Глава 27 Что было в тайнике Регины Вако
Ей совсем перестали сниться плохие сны. Она ждала, что прошлое будет возвращаться, что из темноты старого дома опять будут выходить кошмарные образы ушедших по её вине, убитых её проклятием. Она думала, что каждую ночь будет просыпаться в слезах, с диким криком, вновь и вновь пытаясь убежать от той себя, прежней. Но в темноте комнаты шевелилась лишь занавеска, раздуваемая ветерком из приоткрытого окна. За ней не было призраков. Тусклое зеркало на стене отражало усталую, но улыбающуюся смертную
Призраки прошлого не возвращались. Да и откуда им взяться в мире, залитом солнцем? Ночь больше не правила в Карде, она была верной служанкой Дня. Замок Владыки вампиров лежал в руинах, и Ночи негде было прятаться. Каждое утро солнце раздирало её в клочья и вставало над цитаделью carere morte триумфатором. Несс весело бежал в Патенс и дальше — за пределы Карды. На Пустоши полным ходом шло восстановление церкви Микаэля. Даже дом Вако утратил нездоровую бледность, а на яблонях в саду впервые за много лет осенью появились птицы, прилетевшие полакомиться созревшими дикими яблоками.
Понемногу Мира осваивалась в новой смертной жизни. Она осталась в Карде, полагая, что Дэви вознамерится вернуть свою цитадель, но обманулась. Вампиры покинули север, Владыка не возвращался, ночи в Карде были спокойными. И тогда Мира впервые за несколько десятилетий решилась заняться собой и своим домом.
Она наняла работников, и до родов успела сменить обстановку в большинстве комнат. Новые обои, мебель, ковры были светлыми, в золотой полдень они слепили её отвыкшие от света глаза. Неизменёнными остались только бальная зала и холл, первая — ввиду своих размеров и ограниченности денежных средств хозяйки, второй — в силу традиции. Треснувшее зеркало Регины Вако доминировало в холле: узкое, но длинное — высотой в человеческий рост, резные завитушки его рамы в воображении всех жильцов и гостей дома неизменно складывались в головы и лапы чудовищ. Снять этот ужас, не сняв с себя право владения старинным домом, было невозможно. Поэтому Мира оставила холл прежним, а позже придумала заслонить зеркало картиной. Тем самым "Рассветом над Кардой", что ей подарил Винсент.
Мира собиралась заняться приведением дома в порядок снаружи и обустройством сада, но эти планы пришлось отложить до весны. Появился на свет Донат, и мир немолодой матери замкнулся на младенце. Мира была лишь рада: ей было довольно этой новой вселенной!
Когда она носила его под сердцем, преобладающим было чувство вины за те месяцы, когда, сама того не зная, мать подвергала жизнь будущего ребёнка страшному риску. Даже когда врач успокоил её: руки-ноги, голова на месте, даже когда она увидела сына, тревога не ушла, просто спряталась глубоко, и Мира осознала: она пребудет с ней всегда. Тяжесть этого груза чуть отступила, когда у неё на руках очутился крохотный, родной человечек, и она осторожно и нежно, уже инстинктивно защищая от неизвестных опасностей, прижала его к груди. А, заглянув малышу в лицо, Мира мгновенно узнала любимого в едва намеченных детских чертах. И это повторение не испугало её. Как заклинание, она прошептала: "Я буду любить тебя, потому что я любила твоего отца".
Время шло, Мира видела, как оно отражается на детском личике. Прошло несколько недель, и она разглядела в нём как в зеркале свои черты и ощутила теперь некоторую гордость и уверенность в собственном бессмертии. Она узнавала-вспоминала и других. Когда она качала малыша, в голове теснились сотни обрывков детских песенок. Она запевала первую — и образ сестры Агаты, качающей маленькую дочку, вставал перед глазами. Первый раз Мира расплакалась, увидев его. Этот образ вернул её в почти забытую смертную жизнь, до встречи с carere morte.