Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
— Благодарю вас. Еще кого наметите в нее?
— Барона Штромберга!
— Рогачева!
Мы войдем в связь с исполнительным комитетом партии Народной воли и создадим кружки — морской, артиллерийский и пехотный… Я думаю, что мы не должны останавливаться и перед боевой деятельностью?
— Дегаева только не надо, — сказал Серебряков.
Снова все заговорили сразу. Стали подсчитывать, кого можно пригласить в эти кружки, кого нет. Подсчитали годных — таковых оказалось человек 50–60. Сейчас же под горячую руку стали вырабатывать программу военно-революционной организации и устав центрального кружка. По комнате
— Организовать в войсках силу для активной борьбы с правительством.
— Парализовать тех, кто с нами не согласен.
— Выход членов из центрального кружка, безусловно, воспрещается.
— Конечно.
— Само собой разумеется.
— Нам надо объехать всю Россию.
— Везде искать подходящих людей.
— Я знаю — такие есть в Одессе.
— В Николаеве…
— В Киеве…
— В Тифлисе…
События повторялись. Тени декабристов реяли в Кронштадтской квартире Суханова. Лейтенанты, гардемарины и прапорщики готовились решать судьбы России.
Перовская отпустила извозчика и пошла пешком по грязной, разъезженной телегами, немощеной улице, шедшей вдоль полотна Московско-Курской железной дороги. Она несла обеими руками небольшой, но, видимо, очень тяжелый чемоданчик. Идти поэтому было трудно и неудобно. Она часто останавливалась, присаживалась на чемодан и задумывалась. Никто не попадался ей навстречу, и это было хорошо. Глухое было место и нелюдимое. Серые, мокрые, вонючие по углам заборы тянулись вдоль деревянной панели. Редкие фонари на деревянных столбах, должно быть, никогда не зажигались. Вдоль забора была канава с темной, ржавой водой. Погода была хмурая, стоял октябрь. Холодный ветер с дождем и мокрым снегом налетал порывами, отдувал юбку и потом прижимал ее к ногам и холодил их.
«Всего три версты от Москвы, — думала Перовская, — а какая глушь! Нигде и людей не видно, точно никто тут и не живет. Отлично выбрал Андреи место. Да, все у него продумано. Всюду он поспеет, все знает и все умеет».
Год тому назад, летом 1878-го года, но время Воронежского съезда, бродя с Андреем по дубовой роще вдоль озера, она горячо с ним спорила. Она отстаивала свои народнические взгляды, необходимость длительной подготовки народа к революции, хождение в народ, пропаганду, брошюры, прокламации. Андрей требовал сразу террор, «акт», как он называл цареубийство. По его словим, после цареубийства все явится само собой: восстанет народ, истребит правительство и установится народоправство. Перовская горячо протестовала и Андрей, подходя к своим товарищам, участникам Липецкого съезда, порывисто и страстно сказал:
— Нет, с этой бабой ничего невозможно сделать!
А вот теперь эта баба не только не протестует против террора, но сама идет на самое опасное место с твердой решимостью покончить с Государем. В этом простом сером парусиновом чемодане с железной оковкой — медный цилиндр с динамитом, спираль Румкорфа и провода.
Перовская приближалась к старому, двухэтажному, деревянному, словно необитаемому, всеми забытому и никому не нужному грязному дому, какие только и бывают на окраинах больших городов между фабриками, товарными складами, лесными дворами, в глуши и
За этот год некрасивое лицо Перовской стало еще некрасивее. Большой лоб с зачесанными назад коротко остриженными волосами был велик при мелких чертах лица. Маленький короткий подбородок — «заячий», или «подуздоватый», как выразился бы собачник, — делал безобразными ее большие бледные губы. Глаза были близко поставлены и под редкими бровями смотрели упрямо, напряженно и тупо.
«Вот черти, — думала Перовская, — никто не догадается выйти помочь. Товарищи называются… Неужели им меня не видно…»
Из дома донеслись звуки гармоники, чей-то мрачный голос — Перовская сейчас узнала голос Михайлова — вторил ей. Пели о страданиях Русского народа.
Нижний этаж дома был наглухо заколочен досками. Перовская подошла к деревянному крыльцу и позвонила в колокольчик на проволоке.
В форточку второго этажа просунулась лохматая голова Михайлова. Сейчас же загрохотали по лестнице тяжелые сапоги. Высокий, тощий человек и рубахе навыпуск сбежал вниз, отложил тяжелый крюк, и Перовская вошла в темные сырые сени.
— А, супружница, пожалуйте, — сказал, улыбаясь, отворивший дверь.
— Вот что, милый супруг, сердито сказала Перовская, — мог бы кто-нибудь, выйти навстречу помочь донести чемодан. Два пуда в нем.
— Признаться, Софья Львовна, никак не ожидали, что вы пешком. Все думали, что на извозчика разоритесь.
— Чтобы лишний человек знал о нашем доме?
— Да… Признаться не подумал. Русский человек, известно, задним умом крепок…
Встретивший взял у Перовской чемодан и приподнял его.
— Да-а! Тяжеленек! Признаться — не подумал об этом обстоятельстве. Прошу прощения. Вам известно, что я теперь не Гартман, а Сухоруковым прозываюсь?
— Конечно, известно. Андрей мне все объяснил.
— Так вот, — поднимаясь за Перовской по лестнице, говорил Гартман, — дом куплен у мещанина Кононова на наше с вами имя — супругов Сухоруковых. А здешние люди — это как бы наши гости.
— Кто прибыл?
— Все в сборе. Александр Михайлов, Арончик, Исаев, Баранников и наш химик Ширяев. Еще Морозов обещал приходить и помогать в работе.
Перовская остановилась на площадке у двери.
— Что-нибудь уже сделали? — спросила она.
— Признаться, почти ничего… Доски заготовили будто для ремонта дома, лопаты, кирки… Боюсь, что галерея длинноватая будет. И сырость, сами понимаете — осень, дожди…
Гартман открыл дверь, и Перовская вошла и большую комнату, почти без мебели. Несколько человек мужчин встали ей навстречу.
— Ну, все знакомые, — сказала Перовская, здороваясь. Вот его не знаю. Это и есть Арончик?
— Да, он самый. Он будет помогать Ширяеву в зарядке мины. Гартман провел Перовскую в дальнюю комнату, где жарко была натоплена железная круглая печка, пахло угаром и где стояла низкая, продавленная, простая железная кровать, небрежно застеленная суконным одеялом, где был простой деревянный стол и два соломенных стула. Окно было без занавески. Дождь сыпал по стеклам, теперь еще падали и снежинки и, тая, текли прозрачными струями по стеклам.