Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
— Простите за обстановку — отель первого разряда… Регина Палас! — сказал Гартман. — Занавески нарочно не вешали. Напротив пустыри, а так меньше обращает на себя внимание…
— Спасибо, что натопили. Я продрогла на этом ветру и дожде.
— А мы вам сейчас горячего чайку с коньячком и закусить чего-нибудь. Арончик! — крикнул Гартман в соседнюю комнату, — распорядись, милый, самоваром. Женушку согреть надо. Располагайтесь, Софья Львовна.
Гартман вышел из комнаты. Перовская села на постель и усталым взглядом оглянула дешевые, грязные, местами порванные обои. покрывавшие стены.
«Ну, —
Работа была нелегкая. Производить подкоп надо было скрытно. Нельзя было рыть, глубоко уходя под землю, — ни времени, ни сил для этого не было и некуда было девать вынимаемую землю. До полотна железной дороги, куда вели подкоп, было двадцать саженей.
В подвальном этаже прорыли наклонный колодезь на две сажени глубины. В этот колодезь спускался по очереди один из «гостей», или сам хозяин Гартман отрывал по компасу галерею. Землю клали на железный лист, который по мере наполнения вытягивали веревкой. Работали от семи часов утра до девяти часов вечера и за это время успевали вырыть от 2 до 3 аршин. Галерея была так узка, что работать приходилось стоя на четвереньках и даже лежа; одежду снимали и работали только в двух рубахах.
Все время шли дожди. Сверху разбухала и грязнилась, обращаясь в болото, улица. По ней возили лошадьми воду в этот и соседние дома, ездили телеги с досками и бревнами. Было страшно, что нога лошади или колесо тяжелого воза провалится в подкоп, и все будет обнаружено. Галерею, по мере продвижения ее вглубь, обшивали досками, но, несмотря на это, в нее проникала вода, приходилось останавливать работу и ведрами вычерпывать воду из галереи.
Перовская сидела внизу, в подвале, и смотрела, как Михайлов и Исаев вытягивали лист с землей из прокопанного колодца. За листом показались грязные ноги, задранная мокрая рубаха, волосатое тело. Гартман с загасшей свечой в руке выполз задом из колодца.
— Невозможно, товарищи, — сказал он, задыхаясь. Лицо его было зеленовато-белое. — Совсем как в могиле. Такое ощущение, будто заживо погребен и царапаешься, чтобы вылезти из могилы. И доски, как гробовая крышка. Свеча гаснет. Какие-то миазмы идут из земли. Воздух отравлен… Сколько времени я проработал? Перовская взглянула на часы.
— И пяти минут не работали, Лев Николаевич, — сухо сказала она.
— Не могу больше. Арончик, дайте воды. Кто-нибудь за меня, — опускаясь на стул, сказал Гартман.
Все молчали. В подвале горела одна свеча. Было темно, сыро и неуютно. Отверстие подкопа было, как отверстая могила.
— Эх, вы, мужчины! — с презрением сказала Перовская, — прозываетесь сильным полом.
Нервными, быстрыми движениями она расстегнула пуговки, скинула блузку, юбки, панталоны и, оставшись в одной рубашке, чулках и башмаках, решительно подошла к Гартману.
— Давай свечу, — резко сказала она.
Засветив свечу, она подошла к колодцу, придержала внизу рубашку и быстро поползла вниз по галерее.
Гартман, Михайлов и Арончик подошли к отверстию и следили, как
— На восемнадцатой сажени работает, — тихо сказал Гартман.
Веревка задвигалась, давая условный знак вытягивать землю. Михайлов и Исаев потянули лист.
— Какая вонючая земля, — сказал Исаев, относя землю в угол подвала.
— Я и говорю — миазмы, — как бы оправдываясь, сказал Гартман. — Дышать нечем. Свеча гаснет.
Лист за листом вытягивались с землей; пустые втягивались обратно Перовской.
— Сколько времени она работает? — глухим голодом спросил Гартман.
— Уже третий час.
— Не может быть….
— Я говорю вам, — сказал Арончик.
— Дьявол помогает ей.
Наконец за листом показались облепленные желтоватой глиной черные чулки, белые, вымазанные землей ноги и Перовская торопливо выскочила из галереи в насквозь промокшей рубашке, с растрепанными, покрытыми глиной волосами. Ее лицо было красно, глаза выпучены, клялось, сейчас ее хватит удар.
— Мы на девятнадцатой сажени, — восторженно сказала она задыхаясь. — Завтра кончим!… Вот товарищи, как надо работать!
Схватив в охапку свое платье и урываясь им, Перовская побежала по лестнице наверх, в свою комнату.
Она торжествовала.
19-го ноября утром Ширяев принес условную телеграмму из Харькова. Телеграфировал Желябов. Из этой телеграммы узнали, что подготовляемый им взрыв у Александровска не удался.
— Как я рада, — сказала Перовская. — Значит, это мы! Это нам будет принадлежать честь взрыва… Товарищ Ширяев, идемте закладывать мину и провода. Лев Николаевич, — обратилась она к Гартману, — узнай, голубчик, на станции, когда примерно ожидается Царский поезд в Москве?
На Курском вокзале Царские поезда ожидались в одиннадцатом часу ночи. Сначала должен был пройти так называемый «свитский», идущий почти пустым для проверки пути, за ним пойдет Царский поезд
Мина была проверена, провода проложены в комнату Перовской во второй этаж, где и установили на столе спираль Румкорфа. Соединить провода должен был «химик» Ширяев. Перовская взяла на себя самое опасное — она прошла на пути, охраняемые сторожами, устроилась в кустах и потайным фонариком должна была дать знать Ширяеву, когда надо будет давать ток.
Стояла холодная ноябрьская ночь. Все кругом было бело от снега. Над недалекой Москвой в небе светилось красное зарево — отсвет уличных огней.
Низкий лозняк без листьев, поросший вдоль пути, плохо скрывал залегшую в его хлыстах Перовскую. Она лежала, тщательно укрыв полой кофты небольшой фонарик и поглядывала то на путь, двумя стальными полосами убегавший к Москве, то на чуть видное темное окно в доме, откуда за ней следили ее товарищи.
Ночь была темная. Черные снеговые тучи низко нависли над землей. Далеко-далеко чуть виднелись красные и зеленые огни семафора.