Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
Тихо реял, падал на землю, мокрый снег. Несказанная печаль и тоска застыли в воздухе.
Домой Вера вернулась поздно.
Как всегда, но воскресеньям, у Афиногена Ильича была «пулька». Были Порфирий с женой, Карелин и Гарновский.
В кабинете на ломберном столе по углам горели свечи, щеточки и мелки были разложены, карты распечатаны. Афиноген Ильич, Карелин, Гарновский и Порфирий сидели за картами. В углу за круглым столом графиня Лиля заваривала из самовара чай.
— Где ты пропадала,
— Да, дедушка, я очень, очень устала. Я была там. Я почти видела, как все это было, — ответила тихо Вера. — А потом ходила но городу. Все не могла успокоиться. Очень было мне страшно… Что же теперь будет? Революция?
— Все спокойно. Никакой революции не будет, — сказал Карелин. — Трактиры и кабаки закрыты. Все меры приняты.
— Да никакой революции никто и не боится, — сказал Порфирий. — Кабацкий разгул полезно предупредить.
— Да, все спокойно, — подтвердил Гарновский.
— Это спокойствие ужасно, — сказал Порфирий. — Их, этих негодяев, народ должен был разорвать всех до единого. Взяли одного, какого-то Грязнова, оказавшегося Рысаковым. Другой цареубийца, не приходя в сознание, умер в Конюшенном лазарете… Сведется к одному, а их много. Всех надо раскрыть и публично повесить. А тут спокойны. Вот, кто был по-настоящему предан Государю-Мученику, — это его собака Милорд… Представьте, так расстроился, что его паралич схватил, не пережил своего хозяина.
Афиноген Ильич посмотрел на стоявших подле его стула и ожидании чайного сухарика Флика и Флока и сказал:
— Ну, а вы, подлецы, если меня так принесут, что будете делать? Расстроитесь, или нет?
«Подлецы» дружно виляли хвостами и смотрели преданными собачьими глазами в глаза старому генералу.
— Вам сдавать, — сказал Карелин. В кабинете воцарилось молчание. Вера забилась в темный угол, графиня Лиля разливала по стаканам чай, стараясь не шуметь. Слышались отрывистые голоса играющих.
— Два без козырей…
— Три в червях…
— Фу, фу, фу, какая игра-то, — проговорил, отдуваясь, Порфирий. — Во всем рука Господня. Могла быть и конституция. Чего, кажется, хуже… Папа, тебе ходить.
Из своего угла Вера страшными, безумными глазами смотрела на них.
«Вот она — жизнь! — думала она. — Такого Государя убили. А тут «два без козырей», «три в червях!» — да ведь это тоже самое, что — «Ванька, дьявол, будет бар возить Государя разорвало на четыре части»… Нет, никогда и ничем их не прошибешь… Никакими бомбами…»
С раннего утра Вера уходила из дома и бродила по городу. Она все еще ждала — революции.
Петербург принимал обычный вид. Постепенно убирали с перекрестков конных казаков, наряды полиции становились меньше.
4-го марта открыли подкоп на Малой Садовой, там поставили рогатки, и саперы вынимали мину.
8-го марта в печальном и торжественном шествии перенесли тело Государя из Зимнего Дворца в Петропавловский собор, и туда началось паломничество петербургских жителей, чтобы поклониться праху Царя-Мученика.
Дивно прекрасный лежал Государь в гробу. На груди у скрещенных рук стоял небольшой образ Спасителя. Кругом груды цветов и венков и почетная стража в зашитых черным крепом мундирах.
Рано
Страшно бледная, с опухшим лицом Перовская шла Вере навстречу. Она обрадовалась Вере.
— Соня, пойдем, поговорим… Так тяжело у меня на сердце.
Они прошли в кофейную Исакова и сели в темном углу.
— Только у меня денег вовсе нет, — сказала Перовская, — и я два дня ничего не ела.
Вера заказала кофе и пирожки, и Перовская, оглянувшись, заговорила:
— Я сама не своя. Ты слышала, может быть, Рысакова хотели судить военно-полевым судом и уже 4 марта казнить… Андрей узнал об этом и написал заявление. Вот оно, я знаю его наизусть. Верные люди мне его передали: «Если новый Государь, — писал Андрей, — получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранить жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшего физического участия в умерщвлении его лишь по глупой случайности. Я требую приобщения себя к делу 1-го марта, и, если нужно, сделаю уличающие меня разоблачения. Прошу дать ход моему заявлению… Меня беспокоит, что правительство поставит внешнюю законность выше внутренней справедливости, украсив корону нового монарха трупом одного юного героя лишь по недостатку формальных улик против меня, ветерана революции. Я протестую против такого исходи всеми силами души моей и требую дли себя справедливости. Только трусостью правительства можно было бы объяснить одну виселицу, а не две». Я узнаю в этом письме моего гордого и самолюбивого Андрея…
— Зачем он это сделал?
— Верно, так нужно было, — тихо сказала Перовская.
— Но это же самоубийство…
— Его нужно спасти, и мы его спасем. Эти десять дней я почти не спала. Я обошла всех, я была среди рабочих, которые меня знают, я была в военных кружках. Я умоляла устроить нападение на 3-е Отделение, куда его водят. Для этого я искала квартиру на Пантелеймоновской улице, чтобы следить за ним. Да, наконец, возможно напасть и на самый Дом предварительного заключения на Шпалерной, у меня все придумано и разработано. Но… нет людей! Мне везде отказали. Такая везде растерянность, такая подавленность! Где я ночевала, я сама не помню, кажется, даже на улице. Я ничего не ела. Одна мысль — спасти его…
Вера потребовала еще кофе и пирожков. Она участливо смотрела на Перовскую и думала:
«Бедная Соня, она вилась, как вьется птица над головой коршуна, отнявшего ее птенца. Она сама попадется и когти коршуну…»
— Но самое ужасное, Вера, это Рысаков. «Юный герой» — назвал его Андрей!.. Герой!.. Я видела его… Я слышала про него, я все про него узнала… Его лицо опухло от смертельной тоски и покрылось темными, точно трупными, пятнами. Он все вертит головой, точно уже чувствует веревку на своей шее. Его постоянно водят на допросы. Он всех выдает. По его оговору разгромили квартиру на Тележной. Ищут Кибальчича и Гесю. Меня ищут, и я боюсь ходить и те края и шатаюсь по самым людным улицам, в расчете, что никому и голову не придет искать меня на Невском. Это по его оговору раскапывают подкоп на Малой Садовой. Якимову-Баску и Фроленко ищут. И найдут… Как не найти, когда Рысакову известны все наши адреса… Он умоляет, чтобы его взяли в Охранную полицию и за то помиловали. Он говорил, что принял участие в цареубийстве, чтобы лучше бороться с террором.