Царьградская пленница
Шрифт:
Поднявшись на яр, Ефрем спросил у Зори:
– Где здесь живет рыбак Стоюн?
Сердце Стоюна забилось от неясного предчувствия. И он, склонившись перед незнакомцем, сказал дрогнувшим голосом:
– Я – Стоюн. Что тебе надобно от меня, господине?
– Я привез тебе письмо из Царьграда от твоей жены Ольги.
– Объявилась! – в безумной радости закричал Стоюн. – Ольгуша объявилась! Дети, Зоря, Светлана, весточка от матушки пришла!
Зоря и Светлана в восторге обнимались, целовали отца. А он, опомнившись, робко переспросил:
– Я не ослышался, господине? Ты вправду
– Да, о ней. И ты успокойся, – сказал Ефрем. – Жена твоя жива-здорова. Она рабыня в Царьграде, но живется ей неплохо.
Рыбак широко перекрестился.
– Слава тебе, господи Иисусе Христе! Кабы знал ты, добрый человек, как мы горевали, сколько слез пролили… Земно я тебе кланяюсь за добрую весть!
Стоюн поклонился в ноги Ефрему, а тот, растроганный, поднял его.
– Говорю: живет она не худо, – повторил новгородец, – только заела ее тоска по родной стороне. Да вот вам послание от нее.
И он вынул из-за пазухи свернутую в трубку бумагу.
Лицо Стоюна странно наморщилось, Светлана громко заплакала, а Зоря жадно схватил письмо.
– Сей час я читать его буду! – глухо пробормотал парень.
Он развернул бумагу и начал медленно читать. Писец Кутерьма был не очень искусен в своем деле. В кратком письме, написанном каракулями, Ольга беспокоилась о здоровье мужа и детей, а о себе сообщала, что живет в няньках у богатого златокузнеца Андрокла на Псамафийской улице и на господ ни она, ни дед Ондрей Малыга пожаловаться не могут.
Удивленный Стоюн прервал чтение:
– Как Малыга? Да разве он с ней?
– То-то же, с ней, – ответил Ефрем. – Это он меня и разыскал на рынке. Такой дотошный старичок, бог с ним! Сам-то я – гость [65] из Господина Великого Новгорода, а звать меня Ефремом. Каждогодно хожу с караваном в Царьград торговать. Вот там-то и сыскал меня дед Ондрей и упросил письмо свезти.
Повеселевший Стоюн сказал:
– Рад я этому всем сердцем. Ондрей – разумный человек и плен уж раз испытал. С ним Ольге легче неволю переносить.
65
Гостями в старину называли богатых купцов, пользовавшихся особыми правами
Письмо заканчивалось просьбой не забывать бедных пленников. Вместо подписей стояли два больших креста. Когда Зоря кончил читать, все долго молчали, а Светлана схватила письмо и горячо поцеловала кресты – ведь один из них был выведен рукой ее матушки. Потом девушка, всхлипывая, спросила:
– Как же там родимая? Ты видел ее, дяденька?
– А как же, своими глазами, вот как вас, – ответил Ефрем. – Нянчит она Стратошку, маленького Андроклова сына. Научилась греческой речи. Мальчишка любит ее, называет мамой. Вот по тебе она больно горюет, Стоюн. Не знает, жив ли ты:
– Жив я, жив! – взволнованно воскликнул рыбак.
– Я-то вижу, что ты жив, – сочувственно улыбнулся новгородец, – да Ольга, горемычная, не ведает.
– Я ей письмо напишу! – горячо вмешался Зоря. – Все-все про нас расскажу.
– А и хорошо, малый, – согласился Ефрем. – Ты сам грамотный,
– А хозяин согласен отдать ее за выкуп?! – вскричал Стоюн, необычайно взволновавшись.
– Как он может не согласиться, когда у них такой закон есть? – спокойно возразил купец. – Узнавал я и цены на рабов. Там невольнице красная цена пять, ну от силы шесть гривен серебра. [66]
– Шесть гривен серебра! – прошептал Стоюн упавшим голосом. – Экая гора…
Шесть гривен серебра в те времена были большими деньгами. Гривна серебра содержала сорок ногат. А на киевском торговище давали одну ногату за осетра или два десятка стерлядей. Вот что означали шесть гривен серебра для бедного рыбака.
66
По весу гривна составляла фунт серебра (409 граммов). В середине XIX века это равнялось двадцати рублям серебра, и даже тогда это было порядочной суммой.
Стоюн совсем пал духом, но тут подняли голос дети. Светлана и Зоря заявили, что будут работать день и ночь, будут голодать, но скопят деньги для выкупа, пусть на это понадобится два-три года… Зоря даже решился на большее.
– Батя, – решительно заявил он, – я пойду к боярину Ставру в закупы! Все небось гривны две получу.
– В закупы?! На подневольное житье? – Стоюн так посмотрел на сына, что тот сразу прикусил язык. – В закупы я тебя не отдам.
Юноша покорно молчал.
Появление незнакомца на берегу привлекло много народу. Подошел и знахарь Агей. Обитатели Черторыя радостно встретили известие о том, что Ольга жива и прислала весточку из плена. Люди, потерявшие близких во время набега, утешались мыслью, что, быть может, и их родные объявятся в какой-нибудь счастливый день. Среди оживленной толпы больше всех шумел и суетился старый Агей. Хлопая рыбака по плечу, он хвалился дребезжащим голосом:
– Баял ведь я тебе, что Ольга обрящется! По-моему и вышло…
Многие из соседей обещали помочь Стоюну собрать деньги для выкупа Ольги, если к тому окажется хоть малейшая возможность после уплаты оброка князю Ярославу.
Стоюн снова приободрился. В его сердце зародилась надежда увидеть жену.
В довершение неожиданностей этого дня Ефрем вынул из-за пазухи скромный поношенный платок и протянул Светлане со словами:
– Вот твоя матушка прислала тебе свой убрус, носи и помни о ней.
Девушка прижала платок к груди и снова залилась горючими слезами.
– Матушка моя родимая! – причитала Светлана. – Солнышко мое ненаглядное! Горюешь ты без своих детушек на чужой-чужедальней сторонушке… Ветер-ветерок, в поле веющий, отнеси родимой мое слово ласковое… Тученьки, высоко в небе плывущие, расскажите родимой, как тоскует по ней ее дочь горемычная…
Народ, собравшийся на берегу, уважительно слушал жалобы Светланы, и никто не пытался ее утешать. По обычаю обрядовый плач нельзя было прерывать. Когда Светлана немного успокоилась, рыбак обратился к новгородцу: