Царьградская пленница

Волков Александр Мелентьевич

Родион бежал к келейнику, [73] стучался в дверь игуменских покоев.

– Во имя отца и сына и святого духа!

– Аминь…

Из двери выглядывал заспанный келейник с помятым лицом: он чуть не до утра прислуживал на игуменском пире.

– Здрав будь, отец Никон! Скоро его благословение встанет? Время ворота открывать – богомольцы ждут.

Келейник смотрел в мутное окно, едва освещенное рассветом.

– Опомнись, чадо, николи мы в такую пору их не впускали!

73

Келейник –

слуга высокопоставленного духовного лица

Послушник спешил в привратницкую, выглядывал в щелку калитки. Люди лежали на холодной земле, зябко поеживаясь и кутаясь в накинутые сверху лохмотья. Добросердечный юноша, не стерпев такого зрелища, опять отправлялся к келейнику.

Наконец Родион не мог больше смотреть на страдания богомольцев. Холодным утром, когда на дворе моросил дождик, послушник явился в привратницкую и, воспользовавшись глубоким сном отца Агафангела, открыл калитку и пригласил ожидавших:

– Заходите, добрые люди!

Иззябшие и намокшие богомольцы с веселым гулом хлынули на монастырский двор.

Что было делать дальше? Родион решился на смелый поступок и, зная, что за это придется крепко отвечать, все же открыл тяжелую церковную дверь.

«По правде ли это будет? По правде… – думал юноша. – А отец игумен?… Что ж, приму наказание…»

Агафангел проснулся от холода: калитка его привратницкой была открыта настежь.

Старик выглянул наружу – никого.

«Где же народ?» – подумал он.

Прошел во двор – пусто. Но из открытых дверей церкви доносился гомон. Монах прошел на паперть. Церковь была полна народа.

Пришлось будить игумена. Выражаясь далеко не благочестивыми словами, отец Нафанаил оделся и пошел в церковь. Вина Родиона сразу открылась, потому что отогревшиеся люди горячо благодарили его за доброту.

Когда кончилась служба и богомольцы оставили обитель, послушника Родиона отвели в темный, сырой подвал и приковали на цепь. Целую неделю он должен был просидеть на хлебе и воде. Юноша благодарил бога за то, что сподобился принять кару за свое милосердное деяние.

А тут случилось вот что. Днем в монастырь снова собрался народ, пришло много утренних богомольцев. Начались разговоры о благородном поступке молодого послушника Родиона, – его имя уже узнали молящиеся. Стали его искать, чтобы поблагодарить за доброе дело.

Друг Родиона – послушник Григорий шепнул людям:

– Не ищите Родьку! Посадили его на цепь.

– За что? – изумились богомольцы.

– А вот за то самое. Не лезь в пекло поперек батька, не самовольничай!

Люди заохали, закрестились.

– Где же он, горемычный?

– В подвале. Вон туда идите, за угол…

Богомольцы столпились около зарешеченного оконца без стекла. Из подвала доносился громкий, ясный голос:

– Святый боже, благодарю тебя, что сподобил еси меня принять сие мучение за правду, за то, что пожалел странников… Сладостно мне наказание: сам господь Иисус Христос претерпел за то, что проповедовал истину.

У женщин появились слезы умиления на глазах.

– Праведник! – в экстазе воскликнула одна из богомолок.

– Великий праведник! – подхватила другая.

Богомольцы умиленно слушали Родиона. Их увидел и выгнал из обители ключарь,

а послушника перевели в глухой амбар без окон. Но молва о новом угоднике разнеслась по городу.

Через неделю Родиона выпустили, и сам отец ключарь прочитал ему строгое наставление, чтобы он вел себя тихо и скромно.

К этому времени юноша вдоволь насмотрелся на монастырские порядки. Он увидел, что они совсем не такие, какими он себе их представлял. Игумен, как самовластный князь, распоряжался иноками, о боге никто не думал, помышляли лишь об удовольствиях, вели сытое, праздное существование.

Родион под каким-то предлогом проник в монастырскую кухню. Там он увидел, как толстые повара-монахи с жирными лицами готовили поросят, кур, гусей для игуменского стола.

Послушник ужаснулся:

– Ведь устав запрещает инокам принимать скоромную пищу!

– Ничего, – рассмеялся старший повар, – отец настоятель сумеет отмолить грех перед господом!..

Ранним утром юный ревнитель правды, пользуясь сном привратника, выскользнул из калитки и разыскал митрополичьи палаты.

Ему удалось попасть к архимандриту Платону – маленькому старому монаху с морщинистым лицом. Тот выслушал горячий, сбивчивый рассказ Родиона. Юноша признался ему во всем, не утаил, что поступил в монастырь обманом, скрыв свое происхождение.

– Так ты, чадо, боярский сын? А зачем покинул родную матушку?

– Не мог я видеть, как она не по правде живет. Тяжко мне было лицезреть угнетение малых сих.

– Не по писанию поступил ты, сыне. Ибо сказано: «Чти отца твоего и матерь твою…» Да не о сем речь. Ты о грешных деяниях игумена мирянам рассказывал?

– Нет, отче святый!

– И правильно. Всякий человек грешен, но о грехах духовных лиц подобает судить токмо духовному начальству. Иначе среди православных будет великий соблазн и смущение. – Платон благословил послушника и сказал: – Иди с миром, чадо, а игумена я накажу.

Проводив жалобщика, архимандрит отправился в Троицкий монастырь. Уединившись с настоятелем в его келье, строго спросил:

– Грешишь чревоугодием и ленишься службы отправлять?

– Грешу, отче святый, – признался Нафанаил. – Но каюсь в том исповеднику, и он отпускает мне мои вины. А от кого ты доведал о моих прегрешениях?

И тут игумену стало все известно. Он пришел в ярость и закричал, брызгая слюной…

– Ах он пащенок! Да я его в цепи закую! В подвале сгною!

– Тише, отец, тише! – одернул разъяренного монаха Платон. – Не надобно поднимать лишних толков. А то, не дай бог, дойдет до владыки. Это ладно, что я сего беспокойного отрока перехватил.

– За это спаси тебя бог, отче! И не беспокой себя, я это дело тихо улажу.

Послушник Родион был изгнан из Троицкой обители. Теперь он был обезоружен. Если бы ему и удалось добраться до митрополита, что мог сказать человек, не имеющий никакого отношения к обители?

Родион еще продолжал верить в святость монастырской жизни. Он думал, что такая неправда господствует только в Троицком монастыре, и пошел в другую обитель, расположенную на противоположном конце Киева. Там о нем не слыхали и приняли опять в послушники. Но и в этом монастыре отцы-иноки не отличались праведной жизнью. Были и тут пиры, так же гналась братия за сокровищами, стараясь наполнить монастырскую казну.