Цари и скитальцы
Шрифт:
Возможно, некоторые наставления давал ей князь Борис Тулупов, знатный ухоженный красавец, перед которым Анна привыкла преклоняться с детства.
Анна Васильчикова с голубой лентой на распущенных по-девичьи белокурых волосах умела оживлять воображение.
Встретиться с ней внезапно, когда идёшь к жене, прочесть в её прозрачном взгляде, что она знает, зачем идёшь, изобразить дразнящую ухмылку нетерпения, фальшивого, как все его умильные отношения с царицей, а, возвращаясь в свою опочивальню, на что-то грешное намекнуть другой улыбкой — усталости или разочарования...
Он, постоянно ощущая свою нечистоту, оберегал
Предметом бесед с Борисом Годуновым в последние дни стали почему-то древние княжеские уставы. Борис ли наводил на них или Иван Васильевич сам подобрался к занимательным статьям — о правилах разводов. Причинами развода с княгиней могут быть: «если жена станет ходить по игрищам без мужа»; «станет на мужа зло умышлять — зелием или людьми»; «услышит что про князя нехорошее, а мужу не донесёт». Всё это мало подходило к случаю, но Дмитрию Ивановичу было довольно, чтобы решиться на составление новых грамоток: «О прихождении к государыне в неурочный час» и «О вонянии, якобы исходящем из покоев».
Отскрипели крещенские морозы. Иван Васильевич, получив намёк на неких чародеев, ходящих во дворец, откликнулся не сразу и неохотно. Он стал присматриваться не к царице, а к приметам, искал нечаянных знамений, вникал в себя — готов ли к перемене жизни, и слушал проповеди попа слободской церкви. Тот не был связан с Годуновыми, был ставленником игумена Троице-Сергиева монастыря, друга Умного-Колычева, и, значит, тема его проповеди: «Аще жена зелием детей ищет» — была избрана случайно, по наитию. Наитию священников Иван Васильевич доверял.
Иван Васильевич любил игру и тайну. Любил их тени на тусклой белизне будней. Он любил сказки, в которых жизнь искажена настолько, что кажется не тяжким невесёлым путешествием, а перемежающимся приключением. Он в свою очередь намекнул Годунову, чтобы тот не торопился.
Но Дмитрий Иванович понимал, что всякое разоблачение хорошо вовремя, что обличения и грамотки могут «остыть», «закиснуть». Он уже сопоставил список приходов государя к государыне с визитами Козлихи. Сопоставление доказывало, что чародейство прямо касается супружеских отношений.
Колычев и Тулупов тоже не дремали, могли опередить.
Однажды поздно вечером Дмитрий Иванович явился с вестью: Лушка осталась на ночь у царицы. Васильчикова будто предупредила стражу, чтобы не ждали выхода Козлихи, запирали. Предупредила неосторожно, рядом оказался истопник Замятия Кашин. Дмитрий Иванович исторопился потому, что вдруг представилась возможность замазать в дело Анну Васильчикову, подсунутую во дворец Тулуповой.
Он заразил своим нетерпением государя.
Иван Васильевич распорядился убрать из переходов и сеней всех ненадёжных. Пошли: Иван Васильевич, Дмитрий Иванович, Июда Кашин, Богдан Шарапов, Замятия и Василий Кашины. За своих людей Годунов мог поручиться: они были повязаны родством, приважены сладкой жратвой при необременительной работе и раз навсегда зажаты страхом перед маленьким окольничим, главой
Дмитрий Иванович шёл первым. У него была прямая и сухая спина с узкими плечами, сварливо откинутая голова в коротких волосах, отчего резко выступал остренький затылок, и смешная подпрыгивающе-скользящая походка, над которой никто не смел смеяться.
Двое сеней и переход. В углы и стены вжались жёлтые от свечей лица стражей. У двери в сени, ведущие в царицыну опочивальню, сидела с шитьём Анна Васильчикова. При виде государя она молча выронила шитьё и как бы в обморочном беспамятстве легонько стукнулась затылком о сукно обоев.
У всех вошедших были мягкие шевровые сапожки. Не шли, скользили по тканым дорожкам, словно гады. Дмитрий Иванович по знаку государя приотворил дверь в опочивальню.
Истопники скромно отпрянули. Иван Васильевич своей рукой отбросил заглядевшегося Годунова.
Три свечи горели на столе, крытом тяжёлой красной скатертью. Дымящуюся плошку и серебряную чашу с какой-то жижей Иван Васильевич едва заметил: глаза прилипли к стройно округлённому, с изюминкой пупка, животу Анны и беспомощно вздёрнутым соскам. Дикие глаза Козлихи смотрели на пупок и ниже, одна её рука лежала на бедре царицы, другая лила что-то из серебряного ковшика на живот. Лицо Козлихи было белым, а губы — чёрными, словно она их накусала в родовой или любовной муке.
Лушка была простоволоса, в одной рубахе, и выглядела неожиданно молодой и сочной. В прозорливом воображении Ивана Васильевича сладостно мелькнуло её тело во мгле подвала, над огнём.
— У-a! — тихонько взвыла Анна.
Она, как одержимая, забыла человеческую речь.
Чем они занимались, гнусные? И отчего так безразлично смотрели обе на вбежавшую Васильчикову с покрывалом — словно из глубины страдания или наслаждения?
«Зельем детей искали, — признается Козлиха на допросе. — Лили на пупок заговорённую воду и глядели».
Признание достаточное, чтобы погубить её и государыню. Но у Ивана Васильевича осядет на душе, будто Козлиха что-то главное и неудобосказуемое скрыла, унесла в яму на тюремном пустыре.
В ту ночь в своей опочивальне Иван Васильевич долго молился и в забытьи стоял на опухающих, болезненных коленях под гипнотически мигавшим огоньком лампады. Потом он улыбнулся кому-то огненно-крылатому во мраке, лёг и погрузился в сладкий сон оратая [26] , чьё поле вспахано.
26
...сон оратая...— Оратай — пахарь.
На следующий день пошли допросы. С Лушкой всё было ясно, Иван Васильевич знал, что выдавит из неё Годунов и как выдавит. Дмитрий Иванович настойчиво указывал, что и Козлиху, и Васильчикову ввела к царице княгиня Тулупова. Умысел его был прозрачен, Ивану Васильевичу скоро стало скучно, и он велел больше не поминать княгиню Анну.
— Как полагаешь, — перевёл он разговор. — Васильчикову тоже надобно пожечь?
Годунов знал от Бельского, что государь приглядывался к спальнице царицы. Но — как приглядывался? В передаче Богдана, лёгкого на срамные речи, намерения государя были просты и низки. Тут можно угодить или... сильно промахнуться.