Царица бедных. Рассказы
Шрифт:
А к пышному мрамору часто вдова, приезжая в карете, приходить. И тихо, колени склонив на блестящие, белые плиты, молится, плачет о том, кого нет, кто уж не муж, не майор, не доблестный воин в чипах, а просто никто иль ничто— жалкая глыба земли.
И знают о том только черви, что множатся, лезут, ползут из щелей гробовых и отовсюду, да знают деревья, берущие сок от земли для питания листьев, да ветер, что носится с ревом, срывая уборы весны и бросая их в землю, чтоб вышел из них перегной, удобренье для будущей жизни.
Минуло двадцать пять лет… Вдова перестала ходить на кладбище, — дряхлой старухой она
Под камнем тяжелым, в гниющих щепах с позолотой разрушилось тело майора, и кости его обнажились. Благородные кости лежали в порядке; местами на них сохранились остатки одежды богатой: воротник золотой, почерневший, пуговки, пряжки, — кружевные-ж манжеты, воздушный батист уж истлели…
Как тучи, гонимые ветром летели года за годами, и столько же минуло лет.
<В оригинале отсутствует часть текста. — Прим. авт. fb2>…сменилось. Примерли все, кто за гробом майора шел на кладбище: важные баре и дамы в робронах, и слуги их. Умер и сторож давно; могильщики умерли также, и новые их заменили, — такие же бравые парни, смышленее разве немножко…
Многое также кругом изменилось на тихом кладбище, обширнее стала обитель забвенья и мира, и в новых могилах жильцы разместились согласно чинам, положению в свете…
Памятник белый майора совсем потемнел, в землю сел и склонился… Женщина с горестным видом в хитоне упала, в осколки разбилась, а урну похитили воры. Высокой волнистой травой заросла вся площадка, раздвинула камень трава та, и, трещины дав, на ступени огромный кусок отвалился…
А буря докончила то, что временем начато было. Осень стояла; ветер с моря гнал в реку обратно всю воду, вздувалась река, свирепела, как лев поднимала косматую, белую гриву и на берег с ревом кидалась… Лил дождь беспрестанно, и с шумом дождя сливались порывы ужасные ветра. В вихрях ненастья, во мраке, выстрелы пушек гремели… То знак был зловещий, что волны морские на город стремятся…
И волны, одна чередуясь другою, как полчище страшное, ринулись вдруг на кладбище! Согбенный ветром стонали деревья, качаясь подобно былинкам, скрипели заборы и рухнули разом… Точно зверь разъяренный, почуявший волю, залили волны кладбище. Все покрылось водою, одни лишь верхушки дерев торчали, сучья свои к небесам простирал. В волнах крутились кусты и деревья, что вихрем вырваны были, крутились и плавали балки, кресты и беседки, плавали даже гробы с мертвецами, а в ямах могильных, как в омутах черных, крутилась вода…
Ночь наступала. Грозна была бурная ночь! Прячась между тучек, разорванных ветром и быстро летевших по небу, — месяц украдкой холодным сиянием светил над кладбищем размытым. И плавали в страшном хаосе, стуча друг об друга гробы и кресты, и деревья.
А мраморный памятники все ж уцелел! Лишь фундамент подмыли волны морские, да Бог весть откуда, на мраморный крест, с расщепленным днищем челнок нанесли.
Еще четверть века прошло. Памятник пуще дряхлеет. Белого мрамора
Караульный щеколдою звякнул в сторожке. Вот он в шубе овчинной обходит дозором кладбище, с ним верный, косматый Буян. Махая пушистым хвостом, он бежит по дорожке, вязнет в снегу и весело лает, пугая ворон.
А в сторожке уж вьется дымок из трубы; голубою спиралью он тянется к бледному, зимнему небу и манит под крышу, к теплу…
Только тем нет тепла, кто покончил уж с жизнью расчёты. Стужей охвачены кости, лежащие в мерзлой земле, и трупы недавно умерших, как снежные глыбы, неподвижно покоятся в тесных гробах.
Так проходили года, вереницей, одни за другими. Люди, — одни умирали, другие рождались на смену, и жизни земной колесо все вертелось, вертелось, одних поднимая наверх, других низвергая. Развивались науки, искусство, шли войны, болезни и голод, и всюду всегда человек придушал человека, а его придушала земля…
И вновь наступила весна. В прозрачных покровах, как юная дева, рассыпав повсюду цветы и новую жизнь возбуждая в природе, примчалась она издалече. Теплым ветром повеяло с юга, снег растаял, ручьи побежали по склонам оврагов. Солнце приветно светило на землю, целуя ее и лаская в объятиях жгучих. И нежилась в ласках она… Под весенним дождем вырастала трава, распускались смолистые почки, и на гибких, зеленых ветвях зашумела листва молодая, словно куда-то маня, где приволье и счастье…
Все оживало вокруг. Ожило также кладбище. Сбросив зимний, суровый покров, в новом виде явилось оно. Испестрялись могилы цветами, по кустам хоры птиц раздались. По размокшим дорожкам задвигались люди. Бегали дети, играя, резвясь, и лепет невинных речей и звонкий, веселый их смех оглашали кладбище. Где-то камень тесали рабочие, мерно стуча молотками.
В эту пору могильщики в разных местах щуп опуская глубоко, узнавали, где сгнили гробы, и нельзя ли на старых местах новых жильцов поселить.
Подошли и к могиле майора. Видят — нет уж могилы, сравнялась с землею и густо травой заросла, белого камня валяются только осколки, покрытые мохом зеленым.
Щуп опустили; свободно вонзился он в землю, не встретив препятствий. Значит ни гроба, ни славных останков майора там не было вовсе. И, место отметив, могильщики дальше пошли…
На утро кортеж приближался к кладбищу. Издали белые перья над черной толпой колыхались. Золотой балдахин весь на солнце горел, и венки из камелий, тюльпанов и роз, ароматом своим заглушали зловоние тела, лежавшего в гробе. В черном платье вдова шла за гробом, ведомая под руки сыном, а сзади в цилиндрах мужнины и в креповых шляпах шли дамы.