Царица Савская

Ли Тоска

— Они отличаются тем, что наши исходят от бога, который велит нам чтить его, почитая других людей. Поэтому мы кормим голодного соседа, а не крадем у него, но чтим мы при этом не самого соседа, а образ бога, создавшего его. Ты говоришь, что у нашего бога нет лица. Это неправда. Лицо Яхве предстает перед нами в каждом, кого мы видим, ибо все мы созданы по образу его и подобию. Живые люди, которым доброта и любовь нужнее, чем мертвым идолам.

Придворные, что обогнали нас на несколько шагов, остановились и обернулись, слушая.

— Легко любить статую,

которая внушает страх или чарует красотой, — продолжал он. — Но мы доказываем свою любовь, обращая ее к тем, кто не прекрасен, к тем, кто ранен словом или делом. Доказываем ее, когда любим не из жалости, не ради чего-то или кого-то, но ради самих себя. В этом секрет: не другие люди нас ранят, не Яхве посылает испытания. Мы раним себя сами, допуская обиду. И потому Яхве велит нам прощать, ради нашего собственного исцеления. Ибо возлюбив себя — и возлюбив других, как себя, — мы радуем и чтим Яхве, который смотрит не на поступки людские, а прямо в сердце.

Я никогда не слышала ничего подобного — настолько отличного от привычных заслуг и поощрения, культа благословения и проклятий. Его слова противоречили логике.

Соломон тихо рассмеялся, выглядел он при этом до странности довольным.

— Ты испытываешь меня сложными вопросами, госпожа моя.

— Ты ловко отвечаешь на них, господин мой.

— Он философствует, — сказал мужчина, которого представили мне как Иеровоама, достаточно громко, чтобы царь его услышал. — С такими разговорами мы никогда не доберемся до храма.

— Он прибыл с севера доложить о работах. И я все жду, когда же он соберется обратно, — так же громко сказал царь, обращаясь якобы ко мне. Мужчина рассмеялся и зашагал дальше.

Я искоса наблюдала за царем по пути к храмовым воротам.

Ему это нравится.

Когда мы вошли во внутренний двор, я застыла. Насколько же другим казался храм с такого близкого расстояния! Я рассматривала огромный алтарь с четырьмя рогами по углам. Напротив стоял гигантский котел, выше человеческого роста, покоящийся на спинах двенадцати быков — по одному на каждое племя Израиля, как объяснил мне царь, вышедших на глинистую долину Иордана. Он обвел двор рукой, называя мне длину и высоту строений, так привычно, словно делал это уже множество раз, как оно, полагаю, и было.

Запах горящего мяса пропитывал все вокруг. Откуда-то с балкона доносилась музыка и звуки песен.

Я жестом указала на само здание храма, где золотые двери сияли в обрамлении двух гигантских бронзовых колонн, выполненных в виде финиковых пальм.

— Мы можем войти внутрь?

— Мы не осмелимся, поскольку ты жрица другого бога. — Царь начал описывать мне гигантского херувима в святилище, золото стен, расписанных цветами и пальмами, которые, как я заключила, были похожи на украшения главной двери. Затем он заговорил о комнате за занавесом в дальнем конце храма, комнате, где хранился золотой ковчег — маркаб, над которым невидимым призраком парил его бог.

— В день, когда ковчег внесли в храм и Яхве снизошел, чтобы

жить в нем, жертвами заполнился весь двор, потому что алтарь не мог их все уместить. Двадцать две тысячи быков. Сто двадцать тысяч овец.

Я видела однажды жертву в тысячу животных. Но двадцать две тысячи? Сто двадцать тысяч? Я видела и руководила бесчисленными жертвоприношениями. Но даже я не могла представить себе столько крови.

Внезапно я пожалела, что завтракала этим утром. Запах мяса был слишком силен, он дурманил, и песни жрецов странным стоном звенели в ушах.

Я снова взглянула на быков под котлом — собранные по трое, они смотрели на север, юг, восток и запад. И мне показалось, что один из них пошатнулся.

Смотрите, подумала я. Они же сейчас разбегутся в разные стороны. Котел упадет, и вода разольется! Я вскинула руки в тревоге, закрываясь от громового грохота. Но кто-то помог мне устоять. Сам царь.

— Царица, тебе нездоровится?

Я быстро взглянула на котел. Но нет, все быки были на месте, застыли неподвижными статуями, которыми и являлись.

— Это потрясающе, — пролепетала я, надеясь, что не потеряю сознания прямо здесь, на храмовом дворе. — И в два раза превосходит рассказы, которые я слышала и которым не верила.

Я сказала это отчасти потому, что это было правдой, а отчасти потому, что видела, насколько он жаждет это услышать. И еще потому, что не осмеливалась больше так стоять: в ушах уже звенело.

— Я хотела бы принести животных в дар храму, для жертвы, — услышала я собственные слова. — Через твоих людей, если не примут моих. Ты говорил, что внутри ковчег…

Наша группа развернулась, чтобы уйти. Мое зрение, к счастью, начало проясняться.

— Да, и соглашение между богом и моим народом, и каменные скрижали с десятью заповедями.

— Такой же ковчег служит символом моей власти. Ты мог видеть его в тот день, когда я вошла в город.

— Подобные ящики есть и в Египте, — ответил он. — Но ни один не может сравниться с нашим.

Ну конечно.

— Потому что наш ковчег — не пристанище для правителя, — продолжил он, — в нем восседает правящий нами бог. И поскольку бог пребывает здесь, в храме, даже священники не могут войти в святую комнату иначе как однажды в год и стоят, дрожа, в клубах благовонного дыма, ибо никто не смеет взглянуть на Всевышнего.

— А жриц в этом храме нет? — с подозрением спросила я.

Соломон покачал головой.

— Это не разрешается.

Неудивительно, что его жены поклоняются другим богам.

Мы вернулись во дворец, чтобы осмотреть и его. Царь показал на три каменных яруса и кедровые балки, расположенные перед четвертым, наполненным гравием, — финикийское изобретение, помогавшее зданиям выстаивать во время землетрясений.

Я интересовалась всем, что он демонстрировал, но внутри меня постоянно вращались жерновами вопросы о том, чего же желает царь и как мне выйти победительницей в этой битве умов.