Царская дыба [= Государева дыба]
Шрифт:
Наконец сваты вошли в дом. Опричник, скинув шапку и неистово крестясь, поклонился на все четыре стороны и громогласно спросил собравшихся вокруг людей:
— Кто хозяин в доме сем богатом, и да будут долгими его дни, да даст ему Бог здоровья богатырского, детей многих, прибытков многих и разных?
— Милостью Господа, в места сии скудель мою поворотившего, — перекрестился отец Никодим, — Здоровья и вам, гости дорогие. — Откуда Бог несет?
— Из дальней сторонушки, — тяжко закряхтел Зализа и громко стукнул посохом об пол. — Издалека мы сюда прибыли и вестимо
— Просим милостиво, — с легким поклоном указал отец Никодим на лавку, но первым уселся сам, оставив опричнику немного свободного места. Остальные сваты расселись по другим скамьям.
— Благодарствуем за встречу ласковую, — погладил бороду Зализа, откашлялся и продолжил: — Прибыли мы сюда по делу, по торговому.
— Да торговому человеку у нас завсегда рады, — развел руками иеромонах, входя в роль. — Есть у нас для него доски струганные, мясо парное да копченое, стекла дивные прозрачные, да кубки красивые цветов всяческих. В место вы хорошее прибыли, гости дорогие, место прибыльное. Дай вам Бог еще за сто лет здоровия, да вспоминать наш товар станете с радостью. И цену невысокую возьмем, и товар погрузить поможем. Что желаете, люди торговые, леса, али снеди всяческой, али стекла холодного?
— Слыхать, есть у вас другой продажный товарец, — с улыбкою покачал головой Зализа, — а у нас купец. Ваш товар, как мы слышали, дорогой, хороший и нележалый. А наш купец — богатый, хороший и неженатый.
— Купец богатый, хороший и неженатый, это разговор совсем другой получается, — покачал головой монах. — Неженатые молодые совсем другого всегда хотят, это мы понимаем. Есть у нас товар, что и молодому неженатому по нраву придется… — отец Никодим сделал долгую паузу. — Ковер персидский есть, мягкий, что трава лесная.
В толпе одноклубников кто-то прыснул. Кто, возмущенный тупостью иеромонаха, возмущенно начал:
«Да то же сваты, он что…» — но недовольного быстро зашикали.
— Аq, хорошая вещь, ковер персидский, — не моргнул глазом Зализа. — Пусть здрав будет тот, кто хранит редкостную вещь такую в доме своем, да будут здоровы дети его и внуки. Но купец у нас, опять же, редкостный. Купец тот, Батов Варлам, сын Евдокима Батова, соседа моего. И ковры обычные покупать ему как-то невместно.
Когда прозвучало имя Варлама, по рядам одноклубников пронесся короткий вздох. Теперь исчезла даже малейшая неопределенность, и всем стало ясно: из клуба сватают Юлю.
— Да, купец у вас редкостный, — признал монах, покачав головой из стороны в сторону. — Такому ковры персидские и стекло цветное предлагать не по чину. Однако есть у нас тоже товар редкий, чудесный, каковой простому человеку и показать боязно.
— Аи, покажи, покажи товар! — обрадовался Зализа. — Покажи, хорошую цену дам.
— Не покажу, — отмахнулся монах. — Не уговаривай, человек торговый, не покажу.
— Покажи, покажи, — принялись уламывать монаха остальные сваты, но отец Никодим твердо стоял на своем:
— Не покажу!
— А купцу нашему редкостному покажешь? — сделал хитрый и неожиданный ход Зализа.
— Купцу вашему?.. — надолго задумался иеромонах, а потом резко
— А теперь, гости дорогие, — выступила Зинаида. — Не желаете ли угоститься с дороги, чем Бог послал?
— Отчего же не угоститься, — кивнул Зализа, поднимаясь со скамьи, — от Божьего дара отказываться грех.
Поскольку в Северной Пустоши уже больше полумесяца стояла жара, стол накрыли на улице, под навесом, толпа отхлынула туда. В сутолоке Картышеву наконец-то удалось поймать Зализу за локоть:
— А Росин где, Семен Прокофьевич?
— В Москве остался, — оглянулся опричник. — Да ты не беспокойся за него, Игорь Евгеньевич. Муку он, конечно, прошел, но опосля государем обласкан был. А для избавления от неудобствий, со слабостью связанных, дал царь ему боярыню Анастасию, вдову Салтыкову в услужение. И живет сейчас Константин Андреевич в Москве, в боярских палатах, в полном удобстве и удовольствии.
— Что еще за Салтыкова? — навострил уши Картышев, услышав знакомую со школьных учебников фамилию.
— Анастасия, из рода Телибеевых. С хорошим приданым за боярина Салтыкова, ко двору близкого, замуж вышла. А боярин возьми, да после свадьбы через неделю с коликами свались. Четыре дня в жаре метался, да на пятый преставился. Так она соломенной вдовой и осталась: и женой побыть не успела, и перед Богом супругами заделались.
— Аппендицит, что ли?
— Колики брюшные. Дядья Салтыковские уже подступать стали, в монастырь отправить хотели, да добро изрядное, без пригляда оставшееся, себе отписать, но теперь притихнут. Коли государь на нее внимание обратил, безобразничать не рискнут…
Они вышли за ворота, и Зализа обратил внимание на однообразно одетых пленниц:
— Вы полонянок-то как, обрюхатили? — деловито поинтересовался он.
— Дык… — запнулся Игорь. — Мы как-то…
— А что же? — отказался понимать его смущение Зализа. — Бабы завсегда должны рожать детей. Полонянки — холопов, жены — бояр. А коли не нужны никому: так и продать их татарам, те баб пользовать мастера.
— Почему не нужны? — покачал головой Картышев. — Нужны.
— А коли нужны, ты собственность свою на нее покажи. Хочешь, к ноге привяжи, хочешь, спать рядом клади, хочешь, кольцо на палец одень. Но беспризорных девок быть не должно, срам это. Или пусть вам детей рожают, или татарам, — повторил свою угрозу опричник. — А в монастырь отдавать я их не собираюсь. Убытки это одни.
— Ты, Семен Прокофьевич, прямо как на скотину на них смотришь! — не выдержал Картышев. — «Брюхатость», «опорос»!
— А тебе коли не нравится, — внимательно посмотрел ему в глаза Зализа. — Выбери, кто человеком быть достоин, да под свою защиту возьми. А без мужа, что защитить, приласкать, наказать, али поддержать завсегда может, баба скотина и есть.
— Женщина тоже человек, такой же равноправный, как и мы. У нее тоже разум, тоже честь есть, — попытался утвердить свою мысль Игорь, но опричник только рассмеялся в ответ: