Царские врата
Шрифт:
–Тетка сталая, уди ассюда! – насупливал рыжие брови пацан в россыпях веснушек.
–Рыжик, – говорила Алена ласково и садилась на корточки, – какой же ты рыжик…
–У-ди!
Мальчик кидал в нее камнем. Девочки бросались к задире, вынимали у него из руки осколок острого стекла.
–Ванька! Ты че! Шамашедший!
Алена вставала с корточек. Вынимала из широкого кармана широкой черной юбки сладости – конфеты, печенье.
–Угощайтесь…
Дети вмиг налетали, расхватывали конфетки; кое-кто стоял в сторонке, исподлобья, опасливо глядя.
–Берите!
–Нам…
–И даже взрывчатку!
–Я не отравлю вас… Не взорву! Я – вас… всех – люблю…
–Правда?
Под Алениными руками, ладонями, под локтями – эти головенки теплые, светлые и темные, эти лица – в веснушках и смуглые, скуластые и испито-бледные, сразу видно, какие богатые, а какие бедные, эти бесконечно шевелящиеся, танцующие в воздухе ручки, плечики, гусиные, утиные, цыплячьи шейки. Жизнь маленькая, теплая, крохотная, трепещущая: крылья бабочки. Ах, бабочка-то мертва, уже под стеклом в песочнице: в секрете. А вот другая летит. Над песочницей. Над песком. Над временем. Живая.
–Тетя, поймай нам бабочку!
–Не смогу… Пусть летает – свободная…
Улыбалась. Обнимала их. Обнимали ее. Ее колени. Ее ноги. Хватались за юбку. Теребили. Смеялись беззубыми ртами, розовые десны показывая.
–Я люблю вас, – говорила Алена всем, а брала на руки только одного.
Рыжего, того, грубияна. Рыжий гудел ей в ухо:
–Тетя, а у тебя детки есть?
–Есть, – кивала Алена. – Вы все мои.
–Не твои! – кричал рыжий и бился, как рыба, у нее в руках. – У нас свои мамки! Уди ассюда! Пусти! Уди!
–У меня сына в тюрьму посадили, – беззвучно сказала Алена, и губы ее дрожали.
Солнце насквозь просвечивало грязный песок в кривой, корявой песочнице.
Алена присела на корточки, опустила рыжего пацана в песочницу.
Перед ней встала тьма. Втянула ее в себя.
И она не слышала, как визжали живые дети, как свистел мертвый ветер и пересыпал мертвый песок, как кричал женский высокий голос:
–«Скорая», «Скорая», скорей! Женщина сознание потеряла! Упала на улице! Да, здесь лежит, записывайте адрес, быстрей!
Уже не вставала.
В палату вошла маленькая толстенькая санитарка Лиза из Толоконцева. Лиза была еще не старуха, но как старуха: шепелявила, охала, с трудом передвигалась на ножках-кеглях. Лиза, самая добрая нянечка в больнице. Остальные грубили, ворчали, шепотом матерились.
Лиза держала в руках судно.
–Ну как, сделаем дело-то?
Алена медленно повернула голову. Тускло поглядела на санитарку.
–Спасибо. Не хочу.
–Да врать-то, – беззлобно сказала Лиза. – Давай аккуратненько.
Алена лежала безучастно. Лиза подоткнула под нее одеяло.
–Ишь, капризная. Не хочу! А если не хочу, укол вкачу!
Лиза вышла, переваливаясь с боку на бок, как утка, шаркая тапочками.
Алена проводила ее глазами. «Старая, а ходит как беременная, впереди живот несет», – тоскливо подумала она про Лизу.
Соседки
Спала Мария неслышно, как мышка. Всегда вверх лицом.
«Лежит как в гробу». Алена горько посмотрела на бледное, в морщинах, лицо Марии, на сложенные на груди руки.
Лидия храпела недуром. Мария лежала тихо. Сердце билось все реже. Голова кружилась, в ушах шумело. Потом раздался легкий звон. Звон перешел в тяжелый, неистовый. Голова Алены раскалывалась от звонкого ужаса.
Алена не видела: Мария проснулась и сидит на кровати, смотрит во все глаза на Алену. Не сводя с Алены глаз, продевает руки в рукава халата. Туже затягивает на лбу черный платок. Семенит к двери. Выбегает в коридор. Кричит тонко, истошно:
–Доктор! Сестра!
Тяжелая серая тьма закатывала в себя, как в ковер.
…стояла медсестра Ира, круглолицая и пухлогубая, наклеивала пластырь на иглу, торчащую у Алены в руке.
«Оживили».
–Рукой не шевелите, не дергайте. Система на два-три часа. Уж потерпите.
–Потерплю.
Лидия издала длинный, тягучий стон. Потом все стало тихо. Звонко и пусто.
Мария перестала молиться. Послушала тишину. Подошла к Лидии. Пощупала ей лоб. Потрогала запястье.
Алена слышала голоса, шаги. Смутная суета облаком поднялась вокруг нее.
–Звоните сыну. Кто-нибудь знает телефон сына?
–Душу усопшей рабы Твоея…
«Это я умерла? Надо мной читают?»
–Смените капельницу. Осторожно, Ира.
–Ну что вы, Полина Валерьевна, вот и все.
–Ставьте кавинтон. Хотя, может, это бесполезно.
–Хорошо, Полина Валерьевна.
Шарк-шарк – Лиза. Тук-тук – каблуки врача. Пух-пух – беззвучный, легкий шаг медсестры. Три женщины у ее постели. Она лежит с закрытыми глазами, а три женщины смотрят на нее.
Тонким скрипом пропела дверь. В палату кто-то вошел.
Шаги приблизились к Алениной койке. Раздался странный звук. Пошлепывали по стене. Алена скосила глаза. Шарит руками, щупает никелированные спинки коек старуха. Голова обвязана цветным шерстяным платком. Жилы на руках вздулись. На безымянном пальце – рубиновое старинное кольцо. Вставные, белые и золотые, зубы светятся в темноте палаты из-под высохших губ.
Старуха медленно, шаг за шагом, водя руками в воздухе, приближалась, и Алена поняла: старуха – слепая.