Царский двугривенный
Шрифт:
Самсон еще больше развеселился, хлопнул Таракана по плечу.
— Слышь, прибегал мещерячок… Отдай, мол, Дипломата да отдай… На колени падал. Бабу свою заместо его сулил… А я ему — вота… — и Самсон показал Форштадту большущий шиш.
И умиротворенно закончил:
— Слазь. Больше глядеть нечего. Сейчас они на собор пойдут и домой. У них сроду мода такая…
Он слез во двор. За ним опустился Таракан.
— Тебе сколько лет? — спросил Самсон.
— Много.
— Ты чего, припадошный?
— Не знаю.
— А ну, покажи инструмент.
Таракан
— Хорошая работа. Где взял?
— Шкет один дал. Беспризорник. У нас под лестницей ночует.
— Спрячь подальше. Финачом не озоруют. Нынче припадошных тоже берут. Пырнешь кого, и прощай мама дорогая.
Темнело. Словно рождаясь из ничего, из тихого вечернего воздуха, один за другим возникали голуби. Посвистывая крыльями, они устало садились на крышу, на землю, на вольеры.
— Вот она, Зорька, — сказал Славик печально.
— Не серчайте, — утешал Самсон, направляясь к воротам. — Мы с этим мещеряком хотели артель сколотить, «Красный голубь». Не лигистрируют. Мелкая, говорят, буржуазия. А сейчас, что ни день, агенты с портфелями ходят. От каждого приходится откупаться. А покупатели, вот они… — Он подпер плечом заслон и, передвигая его в железных скобах, закончил животом, натужно: — Куроеды, — и выпустил злющего старичка.
— Тащите, пацаны, два рубля выкупу и получите свой товар. Да за замок двадцать шесть копеек. — Самсон взглянул на Таракана, подумал и сказал: — А про казармы ты зря… Глаз мне господин Барановский в восемнадцатом годе вынул. Никто не верит, а так…
И, на зависть ребятам, Самсон подал Таракану, как большому, руку.
7
С тяжелым сердцем шел домой Славик. Он знал, что его давно дожидается учительница музыки, что мама звонила в милицию, гоняла прислугу Нюру в соборный садик. Он надеялся, что по дороге само собой придумается оправдание, которое умилит и маму, и сердитую учительницу, и Нюру, и спохватился только после того, как за ним тяжело хлопнула парадная дверь.
Делать нечего. Придется не торопясь подниматься по лестнице. До третьего этажа можно много чего придумать.
В подъезде его ожидала новая неприятность.
В углу, под каменной лестницей, спал босой оборванец. Это был страшный бандит по прозвищу Клешня. Несколько лет подряд, обыкновенно в июле, он появлялся в городе и до осени располагался под лестницей. Во дворе говорили, что где-то за рекой, в роще, Клешня зарыл клад и теперь режет людей не с целью грабежа, а просто так, чтобы не разучиться.
До сих пор Славик видел этого бандита только во сне. Наяву им не приходилось сталкиваться. Клешня появлялся в подъезде часам к двенадцати ночи и исчезал на рассвете. Славик в это время спал. А сегодня — еще девяти нет, а он уже здесь. Такого никогда не было.
Славик отер о штаны липкие ладони. Экономическая угольная лампочка освещала дырявые обноски, клокасто стриженный беспризорный затылок и кривые пальцы
Первой мыслью Славика было пройти домой со двора. Но тогда придется опять хлопать дверью и Клешня может проснуться. Славик прикусил язык и стал на цыпочках пробираться к лестнице. Не успел он сделать и трех шагов, Клешня вздрогнул и выпучил на него белые глаза.
К удивлению Славика, Клешня оказался совсем не таким, каким появлялся во сне. Ему было лет пятнадцать, не больше. Страшным у него было, пожалуй, только немытое лицо, такое же черное, как и ноги. А если его отмыть, то оно перестанет быть страшным: нос прямой, правильный, под носом ни разу не бритые усики. Эти нежные, как реснички, усики особенно удивили Славика. И он вспомнил, как во дворе говорили, что Клешня не трогает жильцов дома, и ценили его благородство.
— Хина есть? — спросил Клешня.
— Не знаю, — ответил Славик.
Клешня пошарил внутри зипуна и вытащил пивную бутылку. Славик заметил, что рука у него изуродована. Целыми на ней были всего два пальца.
— Пить охота, спасу нет, — сказал Клешня. — Вынеси водицы.
От него исходила едкая тлетворная вонь.
— Меня ожидает учительница музыки, — сказал Славик. — И потом… меня к вам не выпустит мама.
— На колонку сбегай. Нацеди.
— А сырую воду пить разве можно?
— Можно! Канай!
Бандит запахнул полу зипуна, и на Славика пахнуло потом и жаром воспаленного тела. Клешня дрожал мелкой, собачьей дрожью весь с головы до ног, как будто его везли на телеге.
Славик сбегал к колонке, принес полную бутылку воды. Клешня брезгливо отер горлышко, сделал несколько громких глотков, оторвал от штанины тряпку, скрутил пробку, заткнул бутылку и сунул ее под себя.
— Ступай играй музыку, — разрешил он.
— А у вас случайно рубля нет? — спросил Славик.
— Сегодня нет, — ничуть не удивился Клешня. — А на что?
— Голубку надо выкупить. Самсон за рубль не отдает.
Клешня подумал.
— Клуб Дорпрофсожа знаешь?
— Знаю. Там синяя блуза представляет.
— Ну вот. А под клубом подвал. Окна — во двор. В ямах, под землей. Под решеткой. Понял? А в подвале бумаги — навалом. Понял? Больше ничего нет. Одни бумаги. Бери, сколько хочешь…
— Мне кажется, Самсон не захочет бумаги, — возразил Славик осторожно.
— А ты на базар снеси. Загони на обертку. Полтора рубля выручишь. А то два.
— А вы сами загоняли?
— Мне зачем? Мне и в форточку не пролезть. А дверь под замком. На бломбах. Понял? А ты пролезешь.
— А если там нет форточки?
— Есть. Я этот подвал с восемнадцатого года знаю. Там моего пахана запороли.
— Как запороли? Кто?
— Беляки. Дутовцы. Насмерть запороли и повесили… На фонаре. А теперь он в подвале живет. — Клешня забормотал торопливо: — К двери прислонишься, слыхать — ходит тама, дышит. Ты чего? Про мамку не надо тебе?.. Не надо?..