Царское посольство
Шрифт:
— Ах ты… — начал было Посников, но тотчас же замолчал и попятился.
Однако он не намерен был еще сдаваться.
— Пока ты себя вел изрядно, я и обращение с тобою имел, — уже гораздо тише говорил он, — но ты, как попал к этим немцам венецейским, так с пути и сбился… Нешто не видел я, как ты неведомо где по целым дням да ночам пропадаешь? Я все молчал, все ждал, авось ты за ум возьмешься. А тут вдруг — на-поди! — нам ехать пора, а он у дьяволицы какой-то скрывается, а сам цидулу нам посылает: «потопился, мол, без меня уезжайте!» Да понимаешь ли ты, что такое наделал?!
В это время Чемоданов проходил по соседней комнате и, заслыша голоса, отворил двери.
— Алексей Прохорыч, рукам воли не давай… бить тебе меня не показано, и я не потерплю того — сам дам сдачу… так ладно ли оно будет?
В голосе Александра слышалась такая решимость, и последствия могущей произойти драки были настолько нежелательны, что руки Алексея Прохоровича сами собою опустились. Но язык его зато не скупился на бранные выражения по адресу юноши.
— Ты бы хоть на минутку замолчал, Алексей Прохорыч! — наконец перекричал его Посников. — Дай ты мне сказать слово… я тебе изъясню…
— Ну что ты мне изъяснить можешь! Цидуля-то твоя, грамотка-то твоя обманная… при мне ведь она! Да я тебя… да вот вернемся… так ты у меня…
— Опоили меня, батюшка Алексей Прохорыч, опоили «хари» венецианские карнавальные, и сам я не ведаю, что в той моей грамотке написано! — внезапно решившись, солгал Александр самым возмутительным образом, не чувствуя никакого угрызения совести за ложь эту.
И Чемоданов и Посников вдруг как-то стихли и стали внимательны.
— Сам не ведаешь… опоили… — бормотал Чемоданов, — «хари» венецейские… какие ж такие «хари»?
— А вот те самые, что и тебя, батюшка Алексей Прохорыч, опаивали, с которыми ты всю ночь пропировал, от которых я на заре увозил-то тебя… те самые! — наивнейшим образом, глядя на Чемоданова, объяснил Александр.
Алексей Прохорович громко плюнул:
— Тьфу ты!..
Он смутился, совсем смутился и хоть не глядел на Посникова, но чувствовал на себе ядовитый и злорадный взгляд его.
— Да как же ты, мальчишка… как же ты смел… поднять такую… да что же ты… хвастаешься, что ль, тем, что тебя басурманы опоили?..
— Не хвастаюсь я… самому стыдно вспомнить… да что ж тут поделаешь?.. Они, эти «хари» карнавальные, может, у них зелье какое… приворотное, и коли уж тебя…
— Молчи ты! — проревел Алексей Прохорович и вышел, стукнув дверью.
В сущности, ведь беда прошла — и он был доволен: Александр вернулся вовремя и бежать, по-видимому, не собирается.
«Напрасно погорячился… погорячился — и нарвался: „те самые, вишь ты, что и тебя опоили“… „коли уж тебя“… ах ты аспид! А тот-то… ровно змей… так и жалит, без слов жалит», — тревожно думалось Алексею Прохоровичу.
Александр между тем, переменив тон и сделавшись таким ласковым, задабривал Посникова.
— Ну, не серчай, прости ты меня, Иван Иваныч, — говорил он, — нешто я сам не чувствую вины своей. Знаю, что напугал вас… и вот, как только от опоя отрезвился, так сейчас же и домой… смерть боялся — а ну как вы без меня-то уехали…
— Боялся… боялся… — раздумчиво и с недоверием твердил Посников, — а как же этот… монах-то немецкий, бритый… как же он говорил, что ты у бабы скрываешься и остаться здесь навсегда хочешь?
— Не знаю, какой такой монах и что такое он говорил, — хоть и не глядя в глаза Посникову, но все же без запинки ответил Александр, — только ведь, кабы я где скрывался да хотел тут остаться… так вы и уехали бы, я бы и остался… я же перед тобою. Где ж правда-то? Сам посуди! Слава тебе, Господи! — из глубины души
XX
И вот царское посольство держит путь в пределы Московского государства, и, как уже сказано, весна сопровождает московитов, развертывая перед ними свои чудные картины. О море Чемоданов и Посников и слышать не хотят — пусть лучше всякие неудобства и трудности, лишь бы не бури, лишь бы не встречи с морскими разбойниками.
Из Венеции поехали прямо в Триент, через Тревизу и Бассано. Благополучно добрались до границы Венецианской республики; но тут произошла остановка и немалая даже неприятность. Стражи пограничные требовали с посольства уплаты пошлин за провозимые товары. Послы из себя вышли.
— Какие такие пошлины? Это еще что за новость? — в один голос кричали Чемоданов и Посников и решили, что не станут платить ни одной копейки.
— Да как же не платить, — объяснял Александр, — когда здесь закон такой. Вон стражники говорят, что коли не заплатим по положению, то нас через границу не пропустят и будут держать, доколе не заплатим.
— Это нас-то не пустят через границу? Это великого государя посольство-то задерживать станут!.. Да ты не моги нам таких срамных речей и переводить-то и сам их не слушай! — горячился Чемоданов. — Какие такие пошлины? Это кабы мы ихние товары везли — ну, тогда другой разговор, так и опять-таки царское посольство без пошлин пропустить следует; а то — на-поди! Свое добро везем, а с нас за это шкуру драть хотят! Да ведь это хуже морских разбойников!
Но как ни горячились послы, как ни было в них возмущено чувство справедливости и собственного достоинства, а когда пограничные стражники, число которых было весьма значительно, продержали путников целые сутки и, по-видимому, решились-таки не пропускать через границу, — пришлось уплатить все, что требовали. С Чемодановым чуть удар не сделался, и если бы итальянцы могли понять те пожелания, которые он им высказал на прощанье, — они бы изумились богатству русского языка и русской разгоряченной фантазии. Если бы эти пожелания могли осуществиться, то вся Венецианская республика одновременно и провалилась бы в тартарары, и испытала бы участь Содома и Гоморры, и унесло бы ее туда, куда ворон и костей не заносил, и жарилась бы она на сковородке у дьявола, и случилось бы с ней такое, чего никогда ни с кем не случалось и о чем не повествуется ни в одном из сказаний Востока и Запада.
Только в Триенте несколько успокоилось взволнованное чувство послов московских, потому что епископ приготовил им весьма торжественный прием. Он выслал им навстречу красивые экипажи и верховых лошадей, поместил их в прекрасном доме и задал им такое угощение, что Алексей Прохорович чуть было не запамятовал, что теперь пост великий.
Попировав и ласково простясь с любезным епископом, посольство село в лодки и поплыло по рекам до Боцено, где опять пришлось нанимать повозки. Но за повозки приходилось платить очень дорого, а потому часть посольских людей шла пешком, и, таким образом, путешествие происходило крайне медленно. Кое-как добрались до Инсбрука и там узнали от наместника важные вести из России. Оказалось, что заключен мир со шведами, а государь Алексей Михайлович находится с войском на польской границе. Наместник был так же любезен и ласков, как и епископ Триентский, и пожелал выразить свое уважение царскому посольству всякими празднествами и увеселениями. Но послы наотрез от всего этого отказались, объявив, что теперь на Руси страстная неделя и что не время плоть свою тешить, а следует грехи замаливать.