Царство человека
Шрифт:
– Я знаю, знаю, Пётр Петрович, читал.
– Ну, это я, так сказать, для памятки.
Я улыбнулся.
– Ну так вот, он не понял, что именно Ставрогин сделал с Матрёшей, а именно совратил или изнасиловал её.
– Признаться, и я был шокирован этим произведением Достоевского.
– И заметьте, пожалуйста, Аркадий Павлович… единственным таким произведением из ныне существующих из-под его пера. Ну, так вот. Затем он дал мне эту книгу, открыл на девятой главе и попросил, чтоб я её прочитал. Заметьте, что книгу до этого момента я не читал. Дальше я сделал всё, как он, впрочем, и просил.
Пётр Петрович посмотрел
– Я сказал ему, что не вижу здесь никакого насилия. У Матрёши было трудное детство. Её била мать. Ставрогин же просто проявил к ней любовную, но, увы, запретную ласку. Но… Матрёша не так его поняла. И впоследствии повесилась.
Опустив голову, я посмотрел на землю. Подул ветер, трава заколыхалась.
– Потом спросил его, отчего он сделал вывод, что её изнасиловал Ставрогин? Он сказал, что лазил по разным сайтам, ну… разумеется, в Интернете, Аркадий Павлович.
– Что такое Интернет, я знаю Пётр Петрович.
– Ну, это я, так сказать, для напоминания, Аркадий Павлович. Ну… довольно уж резко тема наша поменялась.
Он подмигнул мне.
– Ну, лазил он, в общем, по разным сайтам, смотрел различные ролики на «Ютубе». После же всего этого он и сделал вывод, что Матрёшу изнасиловали. В ответ на это я сказал ему, чтоб он пришёл ко мне на следующий день. И вот я пришёл вечером домой, поел и пошёл к Мишке.
Я кивнул, поняв, что это его сосед. Миша – наш местный тракторист. Ему около тридцати пяти лет. Холост. Детей не имеет. В общем, как свободная птица в небе машет крыльями, так и Миша махал ими здесь над полем.
– И вот, объяснив ему свою историю, я уселся за его компьютер и начал смотреть в Интернете подробности о девятой главе «У Тихона». Заходил на «Ютуб». Смотрел различные ролики. И вот нашёл два варианта этой главы по единственной копии второй жены Достоевского, Анны Григорьевны Достоевской. В одной из них присутствует бесчестье Матрёши, в другой же Ставрогин не даёт Тихону второго листка, где и находиться доказательство совращение Матрёши. Впрочем, вторая композиция мало отличается от первого варианта, так как у Тихона всё же не могла не зародиться мысль о непрочитанном втором листке, который Ставрогин так ему и не отдал. Впоследствии каждый из них пытался обойти молчанием это место. Впрочем, читатели – люди, а люди, как говорится, разные. Один может прочитать «Бесов», не читая при этом в приложении девятую главу «У Тихона», другой же обратит на это внимание.
Но девятнадцатый век – это век прежде всего цензуры. И об этом нельзя забывать. Если у нас сейчас матерятся прям по телевизору, то в то время нельзя было даже написать такое слово, как «изнасилование». Оно было грубое по смыслу, как, впрочем, и в отношении самой литературы. И именно поэтому его заменяли такими словами, как «совратил», «обесчестил» и т. д. И даже девушка в том или ином произведении не могла «нагнуться»… нет… Она могла только «наклониться». Ибо «нагнуться» в отношении женщины – это тоже очень грубо.
В общем, я прочитал большое количество рецензий к «Бесам». Достоевский, оказывается, очень много раз переписывал главу «У Тихона», и всё благодаря Каткову. Ну, что же касается Каткова Михаила Никифоровича, то это была в те времена весьма значительная фигура. Публицист, издатель, литературный критик, редактор газеты «Московские ведомости», после стал редактором в «Русском вестнике», где и печатали «Бесов» Достоевского,
А исповедующийся был на грани. И я, как священник, обязан был спасти его. Что, впрочем, я и сделал. Что же касается моего посещения Интернета, то здесь хочу вам сказать, Аркадий Павлович, мнения разделились на два лагеря. Одни утверждали, что Ставрогин изнасиловал Матрёшу и Достоевский в связи с цензурой это скрыл. Другие же утверждали, что Ставрогин совратил Матрёшу, прибегнув к любовным ласкам. Я же сделал из всего этого свой собственный вывод. Человек посеял семя, а из этого семени вырост куст. Так вот… семя – это книга Достоевского «Бесы», а куст, что закрывает семя, – это слухи общества. На следующий день ко мне снова пришёл этот человек. И тут я ему сказал то, над чем раздумывал целую ночь – а заснул я чуть ли не под самое утро. Сказал я ему вот что: «Сделать вывод о том, что изнасиловал Ставрогин Матрёшу или нет, это будет уже зависеть от количества бесов, поселившихся в вас самих». Затем, немного помолчав, он простился и ушёл.
– А какое ваше мнение, Пётр Петрович?
– Нет. Он не насиловал. Но совратил её. И это самый страшный грех, увы!
– Бесы беснуются, Пётр Петрович… бесы беснуются.
– Да… увы, всё так, Аркадий Павлович. А вы читали эту книгу?
–
Да.
– И…
– Ангел с бесом там сошлись.
– Хм… – Он внимательно посмотрел на меня. – И гром и молния звучали там.
– А бес всё пел и пел.
– Как говорится, цензура девятнадцатого века – это искусство. Многим не нравится литература девятнадцатого, восемнадцатого, семнадцатого века и т. д. Но ведь искусство и состояло в том, чтобы не просто сказать прямо, а намекнуть. Ну а когда писатель намекает, мозг начинает работать больше, нежели от сегодняшней прямой речи.
– Пётр Петрович, а вы сторонник цензуры или же прямой речи?
– Плюсы есть везде, но цензура нужна для того, чтобы сдерживать бесов. Понимаете ли… они не должны множиться.
– Но неужели, если человек выскажется прямо и чётко, он тем самым и избавится от того же беса?
– В этом-то и состоит вся проблема. Бес есть в каждом. И он никогда вас не покинет. Смысл состоит в том, чтобы их не было много.
– Много?
– Да. Алкоголь – это один бес. Наркотики – это ещё один бес. Жадность тоже есть бес. И так можно продолжать до бесконечности.
– Каждый грех – это ещё один бес, как я вас понимаю?
– Да. Цензура раньше помогала людям быть порядочными… скромными. Намёки тогда на людей действовали намного больше, нежели сегодня. А сейчас что? Каждому нужно разжёвывать, как ребёнку. Цивилизация в нынешнее время пошла в гору. Но и взрослых стало намного меньше. Вот посмотришь ты на человека, у него семья, дети, жена, уже как сорок лет стукнуло, а в совершении того или иного поступка он ребёнок… Как так? Не знаю.
– Признаться, образование упало.