Царство
Шрифт:
– Ну и как тебе наши возможные партнёры, милая Мурцатто?
– Только не сейчас, Георг. Не дай Бог-Император заплутать. Да и вообще здесь мерзко открывать рот.
– А говорят, наоборот, как раз ртом и стоит дышать в таких сраных дырах.
– Нет, Боже, это отвратительно. Я почти чувствую вонь на коже.
Георг переключил внимание на телохранителя и спросил:
– Ловчий, за нами кто-нибудь идёт? Вообще какое-нибудь движение?
–
Когда-то Ловчего звали совсем обыкновенно – Джек или Джон, например – но об этом забыл не только Георг, но и сам Ловчий. Наверное, так даже лучше – не помнить, что когда-то ты видел своими глазами, слушал своими ушами, мог наслаждаться вкусом еды и напитков, которые приготовили только для тебя, сам, без помощи имплантатов, чувствовал прекрасные ароматы, и, наконец, сжимал в своей руке – в своей руке, а не в протезе – ладонь любимого человека.
Ловчий двигался почти беззвучно, а мог и вообще обойтись без "почти" – модель позволяла – но таким образом предупреждал капитана о глубоких лужах или крошащемся камне под ногами. Ловчий и подсветку оптических имплантатов включил на полную мощность, – алое сияние разбавило белый свет фонарей Георга и Мурцатто.
Впереди процессии Ловчий, в центре подсказывала дорогу Мурцатто, а замыкал, то и дело оглядываясь, Георг.
Так они и выбрались из лабиринтов сточных каналов. После, конечно, пришлось вскарабкаться по обледеневшему склону, но помогая друг другу, революционеры всё-таки оказались на засыпанной снегом дороге.
– Фух… вот так зарядка, – произнёс Георг. – А я ведь старый больной человек.
Мурцатто усмехнулась и сказала:
– Старый и больной человек крайностей. То ноет и грозится уйти на покой, то прыгает чёрт знает где.
Георг хмыкнул и осмотрелся.
Дорога вела к порту, а вокруг раскинулась привычная картина стирийского города-крепости. Нет, не многомиллионный и многоуровневый муравейник, здесь каждый житель мог увидеть небо, стоило только поднять голову. Однако вот уже без малого восемьдесят лет небо над Адуей было задымлено, а о сочетании "свежий воздух" даже не вспоминали. От шедевра фортификации остались только во многих местах проломленные крепостные стены, которые из года в год обрастали бараками для рабочих и покосившимися почерневшими от копоти халупами людей чуточку богаче.
Совсем другое дело – храмы Бога-Машины, то есть фабрики и заводы. О пристойном виде этих сооружений заботились. На крышах и у стен производственных зданий постоянно работали мусорщики, трубочисты и маляры.
Храмы занимали не только лучшие и самые удобные места – шутка ли, даже на месте бывшего губернаторского дворца – но и вообще словно бы размножались почкованием. С каждым годом всё больше. С каждым годом производство ширилось, и Стирия медленно, но верно двигалась к званию "промышленный мир",
Мимо Георга проезжали самодвижущиеся кареты, телеги, и лишь редко-редко можно было увидеть в потоке транспорта экипажи, запряжённые лошадьми. В потоке горожан точно так же лишь совсем редко можно было увидеть человека, до которого ещё не добрался прогресс. Большинство, как и сам Георг, по разным причинам, но получили аугметические приращения.
Две крайности Георга Хокберга – он или видит только цель, или весь мир вокруг. Хорошо, что рядом всегда находились те, кто мыслил куда более трезво и был предельно бдителен. Мурцатто взяла Георга под руку и повела подальше от порта.
– Уходим, – проговорила она тихо, почти шёпотом. – Что там?
– Красные мантии, так их растак, – отозвалась Мурцатто.
Троица перешла дорогу и влилась в поток горожан, спешивших на работу.
– Ловчий, опроси наблюдателей, – приказал Георг. – Нужен безопасный маршрут.
Скитарий застыл как вкопанный на мгновение, а потом отозвался:
– Капитан, впереди силовиков ещё больше. Нужно рискнуть и двигаться в порт. Переправимся на тот берег на пароме или возьмём лодку.
– Проклятье…
Георг огляделся и заметил патруль – металлических воителей в красных мантиях верхом на металлических же лошадях. Каждый нёс за плечами электродуговое ружье, но мог и от души огреть тазерным стрекалом, если посмеешь противиться его воле.
– Говорила я "одевайся не так броско", но нет, куда там, – произнесла Мурцатто.
Георг в дорогой шубе и шапке, с перстнями на пальцах и с позолоченной тростью отозвался:
– Не ворчи. Сейчас что-нибудь придумаю.
Звон колокольчиков, нарастающий гул – к порту двигался открытый всем ветрам трамвай, битком набитый изнурёнными работягами с серыми лицами.
– Куд… – Мурцатто не успела и слова сказать.
Георг с удивительным для хромого человека проворством запрыгнул в вагон, влетел в толпу пушечным ядром. – Фу! Чем это пахнет?! Ну и вонь! Пошёл прочь!
Недовольство посыпалось на Георга со всех сторон, но он только широко улыбнулся, достал внушительного размера кошелёк и сказал:
– Прибавка к жалованию, народ. Если доберёмся до следующей остановки без криков, каждый получит по золотому!
На всякий случай Георг ещё и кошельком потряс. Рабочие умолкли, обступили Георга и его команду со всех сторон, хотя их лица посерели сильнее, чем прежде, – дух канализации не выветрился.
Трамвай разминулся с армейским патрулём. Один законопослушный гражданин потянулся и уже собирался обратиться к скитариям-кавалеристам, когда почувствовал лезвие у горла.