Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
Он толкает отвлёкшегося собровца и кидается в сторону. Ну, спортсмен хренов, форма у него до сих пор хорошая, несмотря на сидячую бюрократическую работу. Он моментально ускоряется и бежит к углу здания.
Ну что ты творишь, Женёк, знаешь же, что никуда не денешься от нас, только положение своё усугубишь! Ох, дурак! Да остановись ты!
– Жека! – кричу я.
Да чтоб тебя! Краем глаза я замечаю, как собровец, стоящий рядом со мной поднимает руку.
– Отставить! – ору я, что есть сил.
И
– Не стрелять! – всё ещё кричу я, но уже знаю, что поздно и теперь ничего нельзя поправить.
Как в замедленном фильме, Женька дёргается и выгибается назад. Его тело по инерции продолжает лететь вперёд, но только уже без жизненной силы, в один миг лишившись внутреннего стержня. Я вижу, как он медленно падает, раскинув руки, как со всего маху рушится в свежий пушистый и нестерпимо белый снег и, дёрнувшись пару раз, замирает.
Все звуки разом исчезают и только жуткий, воющий свист, как тогда, после контузии, заполняет голову. Я бегу к Женьке, а мир вокруг превращается в мутный и неразличимый рисунок.
– Жека, – шепчу я, пытаясь перевернуть его на спину.
Подбегают ребята, помогают мне, что-то говорят, кричат, но я не слушаю, всматриваюсь в его лицо. На губах ещё пузырится красная пена, но застывшие глаза неподвижны и устремлены в низкое серое небо.
– Кто стрелял?! Кто, б***, стрелял, вашу мать?! – ору я.
Я бегу к машине. Тот нервный собровец переминается с ноги на ногу. В прорези балаклавы видно, как бегают глаза, а со лба стекают струйки пота.
– Сдать оружие! Под суд у меня пойдёшь, сучий потрох!
Я не выдерживаю и заряжаю ему прямой в челюсть. Он пропускает удар, даже не пытаясь защищаться. Журналист, сука, оставленный без внимания, упоённо снимает всё происходящее. Обнаглев, он подходит к нам вплотную. Я выбиваю камеру у него из рук и остервенело топчу ногами.
– В собачатник его!
Его запихивают в машину, а ко мне подходит командир собровцев.
– Егор Дмитрич, это… Степанов у нас только из командировки, не в себе малость.
– Из какой ещё командировки?!
– Ну, – он понижает голос и пытается шёпотом объяснить, откуда здесь взялся этот Степанов…
– А какого хера он у вас в строю, а не в дурке?!
– Ну, это… там ситуация…
Да срать мне на ваши ситуации! Женьку, б*, кто оживит?
.
Полкан ревёт так, что стёкла дрожат.
– Добров! Ты какого хера попёрся на задержание?! Тебя это вообще не касалось!
– Хотел проконтролировать, чтобы всё чётко прошло, всё-таки высокопоставленное должностное лицо.
– Охрененно, б*, проконтролировал! Почему велел наручники не надевать?!
– Задержанный не представлял угрозы. Его журналист
– Что ты мне голову морочишь! Знаю я, что он твой одноклассник. А с журналистом этим ты вообще обделался. Нас теперь полгода трепать будут. Не нас, а меня, конкретно. Устану булки раздвигать. Ты хоть понимаешь, что сейчас будет?
– В общих чертах, товарищ полковник.
– В общих чертах! В постовые, б*, пойдёшь! И я с тобой за компанию. Это ж надо, заместителя мэра застрелить! Пиши, б*, рапорт! И готовься плотно сотрудничать с беспекой. Если не сядешь, я, б*, удивлюсь очень сильно. Табельное оружие сдай. Отстранён ты, короче. Дуй домой, чтоб тебя здесь не видели. Стервятники летят уже. Всё ясно?
– Так точно.
– Убирайся с глаз.
.
Да пошли вы все! Я подхожу к машине, своей старенькой раздолабнной «Камрюхе». Её всю замело, стоит как сугроб. Сгребаю рукой снег с лобовика, сажусь и жму по газам. Доигрался, мент? Да похер. Мне стыдиться нечего.
Домой не поеду. К Жанке! Тепла и ласки, вот что мне надо. Да, тепла и ласки. Хочу просто ни о чём не думать, только об её жарком податливом теле. Всё, что нам надо, это любовь.
– Жанна, ты дома? – кричу я в мобилу.
– Да, – немного удивлённо отзывается она.
– Готовься, сейчас буду. Десять минут!
– Приезжай, дорогой, я тебя всегда жду.
Её голос журчит, как ручеёк, и я оживаю. Десять минут длятся, как десять часов… Вот и её дом. Я бегом поднимаюсь на третий этаж и нетерпеливо звоню в дверь.
– Егорушка!
– Привет, милая.
Я обнимаю её и утопаю в горячей волне любви. Вот почему так? Стоит ей обнять меня, поцеловать, пошептать на ухо и вся мерзость жизни отступает.
– Я скучала. Ты почему так долго не приходил?
– Эх, Жанна-Жанна, дела были. Дела, так их и разэдак. Но я тоже скучал.
– Останешься на ночь?
– Посмотрим.
Я прохожу на кухню и достаю из шкафа начатую бутылку виски. Я сам её туда и поставил. Наливаю половину стакана, отпиваю и иду в комнату, сажусь в мягкое кресло. Интерьер у Жанны ретро, вся мебель из семидесятых. В детстве, я помню, у нас дома также было. Такая же стенка, диван и ковёр на стене. Жанне всё это досталось вместе с квартирой от бабки.
Я делаю большой глоток и прислушиваюсь к себе. По груди разливается тепло, скатываясь к желудку. Жанна закуривает и, чуть распахнув халат подходит. Соблазнительница. Она опускается ко мне на колени и обнимает одной рукой.
– Ну, что мы будем делать, мой сладкий?
Любовь, Жанна, мы будем делать любовь, если не хотим, чтобы я сошёл с ума. Исступлённо, самозабвенно, как дикие звери, не оставляя никаких мыслей, мы будем делать любовь.
– Что с тобой сегодня, Егорка? – шепчет она на ухо.