Цеховик. Книга 1. Отрицание
Шрифт:
Есть. Над умывальником. Оно маленькое и мутное, но мне хватит. Я подхожу, стараясь пока не смотреть в него. Останавливаюсь, опираясь о раковину и только потом медленно поднимаю взгляд.
Замотанная бинтом голова, чёрные круги под глазами и бледная, аж зелёная кожа. Но даже несмотря на всю эту «маскировку», мне совершенно ясно, лицо не моё... Ошибки нет, это не я. Из зеркала на меня смотрит мальчишка лет семнадцати, и я никогда его раньше не видел. Приехали…
Твою ж мать…
Это вообще как понимать?! Может, я в дурке? Но у мужика вроде рука сломана,
Подхожу к унитазу. Мля. Прибор не мой и надо его рукой доставать... Ай плевать, рука тоже не моя...
Выхожу из туалета и медленно иду обратно, к своей палате. Прохожу половину пути, когда до меня доносится крик.
– Брагин! Что ты вытворяешь! Немедленно в постель!
Ну Брагин да и Брагин, я-то здесь причём? Иду себе дальше. Но вид медсестры, летящей ко мне и её не то перепуганное, не то разъярённое лицо, даёт понять, что именно я как раз и причём. Я останавливаюсь и на всякий случай оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за моей спиной не спрятался какой-нибудь Брагин.
Но в длинном коридоре сейчас я единственный пациент.
– Ну вот видите, у него точно голова не в порядке, – сердито произносит она, оборачиваясь назад. – Говорю же вам, не время ещё его допрашивать.
– Ничего, я попробую, – отвечает ей капитан в милицейской (в милицейской, Карл!) форме, едва поспевающий следом за ней.
– Ну-ка, давайте его под руки возьмём! – приказывает медсестра.
И они действительно подхватывают меня под руки и тащат в палату. Значит Брагин – это я. Любопытная хрень здесь происходит.
– Скажите, – говорю я, – а мне какие обезболивающие дают? Может, это от них?
– Вот я скажу главврачу, что ты творишь, он тебе пропишет обезболивающие! – сердито отвечает медсестра. – Такие, что неделю спать будешь, не просыпаясь. Смотрите на него, герой! На улице хулиганит и в больнице решил отличиться. Орёл!
Меня укладывают в постель и медсестра снова вводит мне иглу в вену. А ничего так. Сестричка, в смысле. Лет двадцать пять, наверное, девчонка ещё. Волосы рыжие, конопушки на носу и скулах, голубые глаза и пухленькие губки. Она от усердия прикусывает нижнюю, занимаясь капельницей.
Эх, где мои семнадцать лет! Так вообще-то вот они... Как раз семнадцать и есть наверное. Сестра возится, склонившись надо мной, а я беззастенчиво разглядываю сочные округлости, рвущиеся из выреза её халата.
– А вас как зовут? – спрашиваю я.
– Татьяна Михайловна, – отвечает она и выпрямляется. – Так, всё. Готово. Больше чтобы не вставал. Ясно?
– А если в туалет?
– Вон судно под кроватью.
– Так я сам не справлюсь.
– Справишься, коль припрёт, – строго бросает она. – Товарищ милиционер, сами видите, малость не в уме хулиган ваш. Так что давайте, максимально десять минут, а то с меня доктор шкуру спустит.
Хулиган? А вот тут поподробнее, пожалуйста. Они мне что, превышение необходимых мер обороны
Конопатая Татьяна Михайловна выходит из палаты, талантливо крутя задом, так что все трое присутствующих мужиков по достоинству оценивают её мастерство.
– Товарищ, – обращается мент к моему соседу по палате, – вы бы не могли нас оставить на десять минут?
– Извиняй, командир, – хрипит тот в ответ, – слыхал, что Татьяна Михайловна сказала? Нельзя нам, на режиме мы. Ты если что поможешь утку подержать, а то, чувствую, приспичит мне сейчас?
Стебётся мужик, сто процентов. У него ж вроде только рука сломана. Капитан ничего не отвечает и только губы поджимает. Он берёт фанерный стул на металлических ножках и, придвинув к моей кровати, опускается на него.
– Так, ну давай, несовершеннолетний преступник, поговорим.
У капитана уставшее несвежее лицо с неопрятными усами подковой и потухший взгляд. Он кряжистый, с большими руками, похожий на работягу.
– Какой я преступник? – недовольно реагирую я.
– Вот ты и расскажи. Давай по порядку. Фамилия, Имя, Отчество, дата рождения.
Он достаёт из кожаного планшета лист бумаги и ручку. Чего ему сказать-то? Что я подполковник Добров? Почему-то мне кажется, что он не поверит.
– Говорить трудно, товарищ капитан, – отвечаю я, тяжело сглатывая. – Вы же и так знаете…
– Знаю-знаю, порядок такой. Ладно. Брагин Егор Андреевич, двадцать пятого января шестьдесят третьего. Так?
– Угу, – мычу я.
Надо запомнить. Только сейчас-то какой год?
– Вчера, семнадцатого декабря тысяча девятьсот семьдесят девятого года, в восемнадцать часов в гаражном массиве между улицами Весенняя и 50 лет Октября напал на гражданина Каховского Андрея Константиновича, нанёс ему телесные повреждения и отнял пятнадцать рублей.
– А чё не сто пятнадцать? – выдыхаю я. – Это что за новости?
– А так же нанёс телесные повреждения ещё двум несовершеннолетним гражданам, воспитанникам детского дома, между прочим. Подтверждаешь?
– Вы рожи-то этих граждан видели? – спрашиваю я. – Не кажется странным, что я один на четверых напал?
– На троих.
– Четвёртый с гаража кирпичом припечатал.
– Так подтверждаешь или нет, Брагин? Я тебе советую сейчас во всём признаться и вернуть деньги пострадавшему. На учёт в инспекцию по делам несовершеннолетних ты, считай по-любому встал. Но можешь и на малолетку загреметь. Сечёшь?
– И что надо сделать, чтоб не загреметь? – спрашиваю я.
Даже интересно, что за хренотень такая?
– Вернуть деньги, извиниться и написать чистосердечное. Больше ничего не могу посоветовать.
– Вообще-то, товарищ капитан, всё не так было, – говорю я спокойно. – Я шёл между гаражей, а ко мне подошёл ваш Каховский и трое его подельников. Потребовали десять рублей. Я отказался. Они на меня напали. Один из них пытался нанести удар холодным оружием, а самый мелкий убежал и залез на гараж. Я отбивался от троих, а тот, что убежал, кинул в меня кирпич с крыши. Как вам такая версия?