Цеховик. Книга 2. Движение к цели

Ромов Дмитрий

— Нам бы с тобой и одного номера хватило, правда? — спрашиваю я, когда мы оказываемся в лифте.

Лида выглядит уставшей и… милой. Я поправляю выбившуюся прядку волос, закладываю её ей за ухо.

— Устала, — говорит она, когда мы подходим к своим комнатам. — Хочу немного отдохнуть.

Она заходит в номер и закрывает дверь перед моим носом. Ну, что же, пусть отдохнёт.

Я тоже иду к себе. Интерьер почти не отличается от того, что я много раз видел здесь в девяностых годах. Телевизор другой. Но цветной. Паркет, деревянные двери, высокий потолок.

Щёлкаю выключателем. По телеку передают песни советских композиторов. И снова, как ещё совсем недавно, слышу: «Забота у нас простая, забота наша такая»… Кажется, уже сто лет прошло, а ведь только позавчера её пел с товарищами по горкому.

Я подхожу к окну и отодвигаю тюль. Вид на музей Ленина. Чудесно. В сердце ёкает, а в желудке урчит. Вот, если бы не надо было ждать, взял бы Лидку и потащил на Красную площадь. Я любуюсь видом из окна и не могу оторваться. Как же здорово, как прекрасно. Остановись, так сказать, мгновенье…

От созерцания меня отвлекает стук в дверь. Лида или уже товарищи с Лубянки? Я открываю и вижу здорового мордоворота, похожего на Шварценеггера из «Красной жары», только в штатском.

— Егор Андреевич?

— Да, — киваю я.

— Поехали.

Я беру шапку и пальто и выхожу в коридор. Лида уже там. В сопровождении двоих Кинг-Конгов мы спускаемся по лестнице и выходим из гостиницы. Один из Шварценеггеров открывает дверцу белого «Рафика» с зашторенными окнами. Сначала в него забирается Лида, следом за ней я, а за мной и сопровождающие.

— Здравствуйте, — говорю я водителю, но он никак не реагирует.

Все молчат и только негромко играет радио. Прямо чудеса какие-то, здесь льётся всё та же «Песня о тревожной молодости», но в исполнении большого детского хора.

Пускай нам с тобой обоим

Беда грозит за бедою…

От этих слов на сердце делается тревожно. Я бросаю взгляд на Лиду, и мне кажется, что она тоже испытывает смутное

беспокойство и тревогу. Странно, ведь всё идёт по плану. А то, что наши сопровождающие выглядят, как похоронная команда, так это ничего, работа у них такая…

Мы едем по улице Горького. Впереди, в лобовом стекле я вижу довольно много машин. Боковые окна занавешены, Я смотрю вперёд и вслушиваюсь в слова песни, начинающей казаться бесконечной.

Пока я ходить умею,

Пока глядеть я умею,

Пока я дышать умею,

Я буду идти вперёд!

Вдруг чуть не доезжая до Белорусского вокзала, наш «Рафик» резко клюёт носом и тормозит прямо посреди дороги, потому что путь нам перекрывают две милицейские машины со включёнными мигалками. Звуки сирены перекрывает песню. Я чуть отодвигаю шторку и вижу чёрную «Волгу».

Из неё выходит милицейский офицер и быстро шагает к нам. Он дёргает дверь на себя и забирается на переднее сидение. Странно, но никто из наших конвоиров и бровью не ведёт и никак не реагирует на появление целого полковника МВД. Наоборот, они все его приветствуют:

— Здравия желаю!

Полковник оборачивается к нам с Лидой и по его торжествующему лицу довольно легко понять, что наша песенка спета.

— Ну что, — презрительно усмехается он, — глупые наивные человечки, слыхали, что сказал американский разбойник Лаки Лучано? Предавая, помни: наступит время, когда за тебя никто не заступится. Кажется, у вас сейчас именно такой период, да?

Милицейские машины трогаются с места и наш водитель жмёт на газ, поспевая за ними. Одновременно с Лидой мы поворачиваемся, и смотрим друг другу в глаза, а над нами продолжает звучать чистый и звонкий детский голос. Будто специально для нас он выводит:

И снег, и ветер,

И звёзд ночной полёт.

Меня моё сердце

В тревожную даль зовёт.

Конец второй книги.