Целитель

Мамбурин Харитон Байконурович

— То есть, ты всех поработил, убил и переработал, оставшись в этой дыре совсем один?

— Уже два года как! — горделиво ухмыльнулся Стоун, — Всё, что ты видишь вокруг, все построено мной одним! Я отдавал распоряжения своим телам, учился, обучал их, совершенствовал! Хито-Хито был моим лучшим образцом, полностью дистанционным, самоподдерживающимся, с сохранившимися навыками, улучшенными измененной нервной тканью! А ты убил его… Разрушил.

Взгляд неадеквата блеснул яростью.

— А теперь убью тебя, — равнодушно сообщил я ему, хватаясь за рукоять меча, — Не люблю верить на слово, но допрашивать

сумасшедшего, растянувшего простой ответ на пятнадцать минут воспоминаний, не вижу смысла.

— Постой!! — Стоун всхлипнул, когда лезвие покинуло его тело, наконец-то освобождая дорогу для тут же хлынувшей крови, — Подожди! Я знаю тебя! Читал! Узнавал! Ты гений, школьник-отличник! Мы можем через тебя обнародовать мои исследования! Это все здесь, на носителях, в моей голове! Слава! Деньги! Мы разделим всё! Я буду в тени…!

— Ты мало узнал.

Много ли нужно времени и сил, чтобы убить совершенно неподвижного человека? Нет, всего одно короткое движение запястьем, помогающее зазубренному лезвию катаны вспороть его яремную вену. Однако, мне не дают его нанести.

Вместо этого, я, получив очень сильный и совершенно неожиданный удар в плечо, лечу в колонну, до которой метра два. Это было настолько внезапно, что я потерялся в ощущениях разума и тела. Мы были в зале вдвоем, я был настороже, постоянно отслеживал малейший звук, малейшее движение воздуха, от того и был спокоен, пытался узнать больше об этом странном типе… Резкий тупой удар в голову, пока пытаюсь вскочить, а после него два глубоких прокола в плечо и бок. Затем еще один сотрясающий меня удар прямо в переносицу. Этот я могу хотя бы увидеть, его наносят ногой…

Падаю на пол с кружащейся головой. От мест проколов (меня пырнули…?) быстро распространяется леденящее ощущение, заставляющее внутренности судорожно сжиматься. Мозг принимает простое решение — если не добивают, значит лучше притвориться павшим, сосредоточившись на нейтрализации того, что ввели в мои раны. Тем не менее, уплывая в предельную сосредоточенность, слышу тихое:

— Ученый и целитель, сын. Это большая удача…

Источник быстро «глохнет», замирает почти сразу, как ледяное нечто достигает сердца, но моё тело насыщено Ки, эфиром, по самый максимум. На остатках сознания формирую элементарное заклинание легкого исцеления прямо в голове, а затем, получив прояснение, формирую другой, на порядок более сложный контур, детоксификации. Сложно, затратно, быстро.

Зато действует.

Слышу плаксиво-злой голос Виктора Стоуна, которого перевязывает один из невидимок, сумевших обмануть мои чувства. Гению не по нраву, что «они» так долго шли.

— Вы же были прямо за ним, я видел вас по камерам! Вы же могли убить сопляка в любой момент!

— Он делал за нас работу, — голос ровный, мужской, монотонный, тот самый, что и порадовался ранее «удаче», — Все изменилось слишком быстро. И баррикады.

— Так надо было работать, а не халявничать!

— Молчи. Ты чуть не оставил моего сына калекой…

— Он вломился в мой дом!

Голоса сливаются в непонятное бормотание, тело вступило с ядом в финальную схватку. Не могу достучаться до источника, он как погасшее солнце, опутанное влажной паутиной. Но, если я правильно интерпретирую услышанное, то меня попытаются взять

в плен? Целителей не убивают. А кто меня мог назвать так?

Сложить два и два просто, даже когда ты лежишь на полу, истекая кровью, и борешься с ядом.

Это что… гнев? На что? На себя? На допущенную ошибку?

А была ли это ошибка?

Впервые в этой жизни я почувствовал неуверенность в собственных импульсах, даже укол страха. Это вызвало небольшой прилив гнева, который я трансформировал в начальный импульс, запуская циркуляцию оставшегося Ки по организму. Нулевые затраты, нулевой выход. Просто разгон.

Тратить эти остатки мы будем иначе…

И я тихо выдохнул насыщенный собственной энергией отработанный воздух.

///

Животное воняло. В нос шибал ужасно нездоровый запах отлежанного тела, химикалий и даже выделений, настолько удушливый и зрелый, что несмотря на все навыки, у него, возящегося с лишенными питания креплениями, вросшими в это нездоровое тело, кружилась голова. А еще орало чувство опасности.

Не своди с него глаз!! — кричало оно, но тот, кого в Аракава-коу-коу-гакко знали как Онивабаши Хайсо, не мог ослушаться отца. Он продолжал разбираться с креплениями, внутренне ежась каждый раз, когда приходилось касаться мягкого, вонючего и обезображенного тела безумца, не затыкающегося ни на минуту.

«Верность шиноби принадлежит только его клану», — проговорил про себя молодой человек, размыкая, наконец, очередную пару металлических зажимов, удерживающих толстяка на его сломанном троне. Клан прежде всего. Всегда. Слова, давным-давно ставшие ложью для его семьи, но перебороть установки, которые ты впитал с молоком матери… нельзя. Как минимум, отец не мог с ними справиться, а вот он, Хайсо, давно считал кланом лишь свою собственную семью. Только их.

Выскажи он это вслух? Его бы убил собственный родитель, моментально. Он же его убил и так, отправив без всякого задания, без всякого ведома клана, без всякой разведки… на штурм этого логова. Как он о нем узнал? Неизвестно. Зачем? Почему? Потому что захотел выслужиться перед главой, подарить ему безумца, умеющего делать из человеческих тел послушные куклы. Снять тридцатилетнюю опалу, довлеющую над семьей. Всего лишь риском для жизни младшего сына, насколько бесполезного, что ему было дозволено жить в обычном мире, выполняя обычную наемную работу.

За деньги.

— Аккуратнее! — пихнулся псих в кресле, — И дайте еще обезболивающего!

— Больше нельзя, — ровно ответил отец, — Иначе не сможешь идти.

— Это будут ваши проблемы! Где ваши люди?! Почему вас только двое?!

— Молчи.

Нельзя сказать, что ему не нравилось жить «обычной» жизнью. Тьма мира многое отнимает, но многое и дает за преданность своим правилам, однако, всегда хорошо пробовать большее. Ему бы нравилось и так, но за счет того, что он был окружен психами, иногда пробивающими его скрытность, «Хайсо» мог еще и тренироваться. Совершенствоваться. Поэтому нет, ему не просто нравилось жить и учиться в школе, он был в восторге. Несмотря на ненормального подзащитного и его совершенно ненормального друга.