Целитель
Шрифт:
Всё в ней казалось необычным, всё было контрастным: облик респектабельной дамы не сочетался с рассуждениями уставной монашки, которые она выплеснула на меня при первой же беседе, на мой вопрос, что же такое «психотерапевт».
Странно в этом кабинете зазвучали слова о том, что люди должны любить друг друга, что нельзя на зло отвечать злом, что земная жизнь человека коротка, а мы ещё укорачиваем ее сами; что идет Битва на уровне душ, где-то вокруг нас, а мы ничего не ведаем; не в силах объяснить, почему иногда становимся добрыми, терпимыми, улыбчивыми,
И я с тех самых пор стал мучиться вопросом: почему она выплеснула всё это на меня?
Почувствовала доверие, или я показался ей достаточно подготовленным к восприятию?
Говорила всем одно и то же?
Просто привыкла говорить, чтобы произвести должное впечатление?
Уверен был в одном: в нашем городке я это услышал самым первым.
Ей были известны ответы на все вопросы. Да и вопросы ставились так легко и обыденно, что, воображая себя грамотным и эрудированным, как-то вдруг начинаешь соображать, что это не совсем так.
Ведь тебе невдомек, что ты – центр Земли и именно ты – объект какой-то там великой Битвы; ты и тысячи тебе подобных. Из-за тебя бушуют катаклизмы, отзвуки которых лишь изредка прорываются к нам в виде снов.
«Ничего не бывает просто так», – часто повторяла она.
Значит, не бывает и просто снов: всякое сновидение информирует, либо предупреждает. А ещё говорят, что настоящие путешествия души подаются нам в форме снов и содержат важные сообщения из небесных сфер. Но необходима крайняя осторожность, потому что полезная информация часто смешивается с субъективными пожеланиями и искажениями, которые налагает наша эмоциональность.
Что ж, вполне возможно.
Но мне думается, что отключенный от рационального сознания мозг улавливает сигналы, идущие в наше подсознание, и даже на более тонком уровне, ибо при бодрствовании всё это заглушается именно сознанием, которое мелочно и суетливо, лениво и не любопытно.
Мы на мир приучены смотреть только тем зрением, которое дано от рождения, не пытаясь его расширить. Но, даже видя, мы остаемся просто созерцателями: картинку «в кадре» различаем, но то, что располагается за ним, для нас остается полным неведением.
Но ведь – это близко, это рядом, надо только протянуть ладонь: кадр – за кадром, горизонт – за горизонтом. А ты проходишь пару шагов и – горизонт отодвигается, кадр смещается в глубь.
Не скажу, что часто, но несколько раз сновидения преподносили мне подарки в виде строк. Обычно это были стихи.
Но однажды, незадолго до появления непрошенной гостьи, мне приснилась зима. Стою у глубокого оврага и читаю, будто репетирую:
«…Смотрю я теперь на заласканные беловолосой вьюгой дальние дали горизонта; на рассаженные, хоть и неумело, но верной рукой, издалека маленькие, словно клумбочные околки и, кажется мне, что присутствую при рождении гения. И знаю об этом только я – человек из грядущего.
Верится мне в
Если ошибусь, останется воспоминание, что вера эта была, пусть оказалась обманом…
А потом я вновь стану верить, но уже не так легко и беззаботно. Буду верить чутко и настороженно, заглушая всякий благой порыв цинизмом.
И даже тогда, когда на земле исчезнет последняя идея, которой можно отдать всего себя, останется вера в собственные силы.
Если же и она окажется миражом, единственным выходом будет – потрясти кулаками над головой в знак протеста, и закричать во весь голос, глуша звуки наступающей чёрной бури, которая должна неизбежно грянуть, сменяя идеалы добра и справедливости:
– Рождение гения отменяется до лучших времён. Вот вы, люди, только знаете, что отменяется какое-то непонятное для вас действо, а я-то знал, что именно должно было состояться!
Это моя первая беда.
И я знаю, что рождение гения уже никогда не произойдет, – это моя беда вторая и самая страшная. Ради этого я вывернул собственное сознание и прошелся по душам своих ближних».
Это было длинно и мудрёно, но запомнилось слово в слово.
Проснувшись, я машинально всё перенёс на бумагу, твёрдо надеясь расшифровать чуть позже.
«Если что-то происходит, значит, должно было произойти».
Мне эта фраза казалась безнадёжной и унылой: мы не в силах никому и ничему противостоять? Всё определено заранее? Но кем, как и почему?
Неужели от нас совсем ничего не зависит?
«Не ищи причин в ком-то, сначала разберись в себе. Разберись в себе, поможешь родным, затем друзьям. Представляешь, как изменится мир?
Понимаешь, каким может стать?»
Каноны, установки, афоризмы, прочая словесная эквилибристика.
«Цитаты из Библии, Данте, Шекспир, – все это разрушило маленький мир».
А ведь был «маленький» мир. Была жизнь, любовь, какое-никакое понимание происходящего…
«Многие думают именно так. А ведь мысль материальна и её отрицательная направленность, уныние и истекающая из них безысходность несут в себе такой негатив, который вряд ли поможет этому миру измениться».
Если мысль материальна, то, что говорить о Слове? Слово… сказал и – звук – исчез, уже не вернёшь, не поправишь, не изменишь.
Мне, с шестнадцати лет работающему со Словом, казалось, что я о нём знаю ВСЁ… Ну, если и не всё, то – очень многое.
И знал, что написанное слово можно исправить, неверное – заменить на иное, но не задумывался, что сказанное однажды уже нельзя – никогда – не поправить, не изменить.