Цемах Атлас (ешива). Том второй

Граде Хаим

— Я все равно проиграла свою молодость, меня не волнует, если я погублю ее еще и грехами. За день до того, как он уехал, я увидела, как он проходил по дороге к лесу. Я поняла, что он идет к злому раввину со смолокурни, который велел отказать ему от места в ешиве и выгнать его из местечка. Я пошла к лесу и там ждала, пока он не вернулся. Тогда я припала к нему, и меня больше не волновало, что он обо мне подумает. Пусть думает обо мне самое дурное, пусть смотрит на меня, как на самых худших. Но он посмотрел на меня с такой печалью и с такой добротой, что я до смерти об этом не забуду. Но он остался тем же самым, он вырвался из моих рук и убежал.

— Пусть

такие горести обрушатся на головы моих врагов! Чтоб у них была такая жизнь! Ведь тебя могли увидеть. А может быть, и увидели? Да ты с ума сошла! — всплеснула руками Хана-Лея. — Я тебя не узнаю, ты кажешься мне непохожей на мою младшую сестру Роню. Ты всегда была тихоней. Когда на тебя смотрел мужчина, ты краснела, как маленькая девочка. Теперь у тебя больше нет стыда. И что ты в нем нашла? Он ведь, как говорят люди, сумасшедший мусарник. Ты когда-нибудь в жизни слыхала, чтобы какой-нибудь глава ешивы нанимал местечкового жулика, торговца краденым, чтобы сжечь светские книги? Неудивительно, что раввин со смолокурни велел, чтобы ему отказали от места в ешиве и попросили съехать с квартиры. Отец, наш квартирант Менахем-Мендл и все достойные обыватели считают раввина со смолокурни святым человеком и мудрецом. Они говорят, что, если бы директора ешивы не уволили, в Валкениках больше не было бы ешивы. Может быть, человек он и неплохой, но дикий. Я уверена, что и с женой он не в ладах из-за своей дикости.

— Что может знать раввин со смолокурни и что могут знать все о Цемахе? — ответила Роня с издевкой в охрипшем от плача голосе. — Раввин со смолокурни знает, что Цемах предложил моему дорогому муженьку стать главой ешивы? Азриэл рассказывал об этом дома тогда, во время Пейсаха, и не мог понять, почему директор хочет сделать его здесь главой ешивы. Даже ты и отец не сообразили тогда, почему Цемах это делает. Одна я поняла, что он хочет сделать моего мужа главой ешивы и даже доплачивать ему за счет своего собственного жалованья, чтобы Азриэл не разъезжал по заграницам, и я бы не была одна. Он мне нравится и с его гневом, и с его желанием сжечь светские книжки. Он не мог смолчать, когда эти пересмешники из библиотеки возвели навет на липнишкинского ешиботника. И то, как он ушел из местечка — пешком, с маленьким свертком под мышкой, — мне в нем тоже нравится. Мне все в нем нравится, — сказав это, Роня снова зашлась в плаче, как будто источник ее слез постоянно пополняла осенняя дождевая вода. — Кто он такой, этот раввин со смолокурни, велевший выгнать такого благородного человека? Если он такой большой праведник и мудрец, как про него говорят, то должен был знать, что он сделал мою жизнь пустой и тоскливой.

Все это время Махазе-Авром стоял, склонив голову, и слушал. При последних словах он вышел из сеней и спустился с крыльца под проливной дождь. Хайкл шел вслед за ним и на протяжении нескольких минут не ощущал, что промокает, так он опьянел от удивительной сладкой горечи слов Рони. Он чувствовал, что не выдержал бы такого испытания с младшей дочерью резника, и поэтому ему было тревожно за своего ребе. В то же самое время ему было приятно, что ребе услышал эти жестокие слова, направленные против него за то, что он велел прогнать директора ешивы.

Они вышли на Синагогальную улицу и приблизились к большой синагоге, сиявшей навстречу им туманным светом зажженных в ней светильников. В окна было видно множество евреев со склоненными головами. Всхлипывания и рыдания раздавались все громче. Чтение «Слихес» уже заканчивалось.

Но, вместо того чтобы войти внутрь, реб Авром-Шая остался стоять на синагогальном дворе. Холодная, как лед, вода стекала с его жесткой шляпы, заливая лицо. Сквозь сдавленные всхлипывания он повторял вслед за евреем, который вел молитву, стоя на биме:

— Не отсылай нас от лица Твоего и дух святости Твоей не забирай у нас!

Проливной дождь и темнота, плач евреев в синагоге, плач ребе на улице, плач дочери резника в ее доме — все это проняло Хайкла. Он дрожал от холода, сырости и от того, что у него щемило сердце. Но молчал, стиснув зубы. Он чувствовал, что жалость ребе к молодой женщине сильнее его гнева на нее за то, что она возжелала чужого мужчину. В воображении Хайкл видел, что тень директора ешивы все еще блуждает вокруг дома резника, в Холодной синагоге, в лесу напротив смолокурни; и что директор ешивы тоже сейчас молится в ветре, рвущем деревья, в дожде, льющемся без перерыва:

— Не отсылай нас от лица Твоего и дух святости Твоей не забирай у нас.

Глава 17

Со свертком под мышкой Цемах пришел в Амдур, что рядом с Гродно. Он стоял и смотрел на единственную узкую улицу с домами, стоявшими полукругом, так, будто пришел к другой половине своей жизни. В это местечко его привели слова Махазе-Аврома о том, что он, требующий от всех честности и заступающийся за опозоренных женщин, сам отменил помолвку и опозорил дочь Израилеву из-за приданого. Поэтому он поехал в Ломжу, сделав крюк через Амдур, чтобы узнать, что стало с Двойреле Намет. Потом он вернется к жене и будет вести тихую обывательскую жизнь.

Он отыскал постоялый двор, на котором жил два года назад. Цемах напомнил хозяину, кто он такой, и заказал комнату. Хозяин постоялого двора, реб Янкев-Ицхок, с большой спутанной бородой и с пучками волос, торчавшими из ушей, по старой привычке приподнял набожно ссутуленные плечи и спросил гостя, приехал ли он, чтобы снова открывать ешиву.

— Я больше не езжу основывать ешивы, — печально улыбнулся гость. — Я приехал, чтобы узнать о дочери реб Фалька Намета. Вы, наверное, помните, что мы были женихом и невестой. Она вышла замуж?

Когда хозяин постоялого двора открыл свой беззубый рот, его усы стали похожи на спутанные дикие растения у входа в пещеру. Он несколько раз кашлянул и вроде бы даже что-то прокашлял, как будто надеялся, что спросивший забудет, о чем спрашивал.

— Она вышла замуж или все еще сидит в девках? Вы ведь знаете, — потребовал Цемах и ощутил какое-то стеснение в груди.

— Я знаю? — Реб Янкев-Ицхок придурковато заморгал глазами. — Как мы тут слышали, вы тогда женились в Ломже. Я так понимаю, что вы то ли разведенный, то ли вдовец, чего никому не пожелаешь, и хотите вернуться к прежней партии?

— Я не вдовец и не разведенный, — ответил Цемах, ощутив укол в сердце. Он ведь в действительности разведен, причем гораздо больше, чем разведенный с женщиной: целый город прогнал его. — Я удачно женился, но дела у меня пошли плохо, и я усмотрел в этом наказание за то, что опозорил свою первую невесту. Я приехал помириться с ней и готов выплатить вено ее отцу, но, прежде всего, я должен узнать, замужем ли она.

Хозяин еще больше заморгал глазами и промычал, что не знает, что делается у Фалька Намета. Ему вообще кажется странным, что спустя такое долгое время бывший жених вспомнил, что должен попросить прощения у своей бывшей невесты.