Цена его любви
Шрифт:
Молчание, которое повисает и длится чуть дольше, чем следовало, дает понять, что есть среди них те, кто задумался о том, где я на самом деле провел новогоднюю ночь.
Обвожу всех собравшихся тяжелым взглядом, не оставляющим сомнений в том, что я готов ответить на каждый вопрос прямо сейчас. И это будет последним, что они услышат.
Дом оцеплен моими людьми. Но и они приехали не в одиночку.
— Отчеты о вашей деятельности за год я готов принять уже, — все же заговорить никто не решается. — Процент распределения прибыли пока остается
Да. Расследовать убийство Грача и наказать виновных — теперь тоже моя обязанность.
Ни на миг не ослабляю хватку на рукояти. Мои люди следят за каждым моим движением, и, стоит мне взмахнуть рукой, как здесь начнется беспощадная пальба. Вычистят всех. Даже когда к столу начинают по очереди подходить, опуская на него пухлые кожаные папки, не расслабляюсь.
Конечно, я не ожидаю, что мне тут же кто-то признается и выложит все на блюдечке.
Безусловно, каждый подготовился к этому допросу так тщательно, что ни в одной истории не будет ни одной прорехи, никакой лазейки. Всем этим людям даже с адвокатами советоваться не нужно, опыт прикрывать свои дела невероятно велик. Да и мне ли самому не знать, насколько все не то, чем кажется в нашем мире?
Однако нахожу несколько несоответствий, тут же даю своим людям распоряжение проверить каждую секунду.
— Раф, — уже почти светает, когда заканчиваю со всем. — Принеси мне записи с камер за последние две недели. Из офиса и дома.
Раф, правая рука Грача со странным именем Рафаэль, над которым очень быстро перестали смеяться после нескольких развороченных челюстей. Он тоже один из тех, с кем мы начинали и Грач всегда безоговорочно доверял ему, своей собственной тени.
Естественно, ничего прямо указывающего на того, кто стоит за предполагаемым переворотом, я не найду. И все же меня волнует главный вопрос, — почему события развернули вдруг так быстро? Годы действовали медленно, аккуратно, с предельно выверенной точностью. И тут вдруг резко и одним ударом. Может, был какой-то конфликт? Или Грач все же до чего-то докопался?
— Дина, — решаю просмотреть записи дома, когда она, бледным привидением в черными кругами перед глазами, заходит в кабинет.
Съеживается на кушетку у стены, обхватив себя руками.
— Ты хотя бы поспала?
Неопределенно кивает, глядя сквозь меня.
— Скоро я все это перенесу к себе. Но ты ведь понимаешь, мне важно сейчас быть здесь. Скорее всего, именно здесь я найду нужные зацепки. Потерпи пока, ладно?
— Ты так ничего и не услышал, Влад, — тяжело вздыхает, поднимаясь, чтобы уйти. — Когда услышишь, будет уже поздно, — бросает на ходу, даже не оборачиваясь.
Сжимаю виски пальцами.
Если мне и становилось когда-то в жизни по-настоящему страшно, — то только сейчас, глядя на нее.
Мы пережили сотни, тысячи передряг. Стрельбу, погони, отсиживание в таких задницах самых отшибов, с ранениями, без еды и врачебной помощи… Но всегда точно знали, что вынырнем! Когда
И выгребали. И выныривали. И раскурочивали на хрен все осиные гнезда. Даже когда у нас не было столько людей. Всегда.
Это казалось незыблемым. Неизменным. Черт, мы реально чувствовали себя бессмертными, и так оно и было! Но теперь…
Только теперь, глядя на Дину, я понимаю, что это не так.
Только сейчас накрывает по-настоящему.
Хрен знает, — может, оттого, что я трупа Грача не видел и на похоронах не был.
Или оттого, что проблем столько свалилось и решать пришлось, все силы и мозги туда ушли.
Теперь только рваной дырой в сердце дергает осознание потери. Невозвратности. Необратимости.
Хлесткой волной захлестывает.
Мы реально — не бессмертны. Грача и правда больше нет. И никогда не будет. Кто-то другой будет сидеть в его кресле, за его столом. Черт. Мы можем проиграть. Можем не отстреляться.
Черной, тягучей волной накрывает, и я сжимаю ручку в пальцах так, что ее осколки разлетаются по всему огромному столу.
Безвозвратность.
А ведь до этого даже не понимал.
Холод, — омерзительный, мерзкий, расползается под рубашкой. А ведь и я могу проиграть, не вытянуть. Себя — хрен бы с ним. Сам по себе страдать не будешь. А вот Регина…
Вскакиваю, чтобы стряхнуть омерзительный липкий груз этой отвратной мысли. Этого понимания, что не всегда можно восстать, подняться, совершить гребаное чудо. Не всегда.
В сердцах херачу по всему, что на столе.
Нет.
Эту мысль нужно убивать, уничтожать в зародыше. Наглухо захлопнуться перед ней. Иначе и правда проиграю.
— Влад.
Дверь распахивается, и я выдыхаю с облегчением.
На пороге Морок.
Как всегда — ни единой эмоции. Будто высечен из камня. Спокоен и собран. Только по бешено пульсирующей жилке вижу, что эта отвратная мысль, похоже, сейчас пришла не только в мою голову.
— Это кранты, — тяжелой поступью подходит к бару, наполняя стаканы любимым виски Грача. Протягивает мне.
— Только сейчас понял, что его нет. Черт, Влад. Вот как в кресле его тебя увидел, так только и понял. Будто сам внутри только что сдох.
— Помянем, — киваю, тяжело прикрывая веки. — Сам только что до конца осознал.
Молча опрокидываем в горло стаканы.
Гадство.
Перед глазами слишком много картин из нашей прошлой жизни.
— Мы никогда не сдадимся и потому никогда не проиграем, Север, — будто слышу голос друга, который никогда больше в этой жизни ничего не скажет, чувствую крепкую хватку на руке.
Оба в тот день кровью блевали, подстреленные, валяясь в зачуханном подвале заброшенного под снос дома. Оба думали, что все уже, кранты.