Цена нелюбви
Шрифт:
Однако нелюбовь Кевина — не единственное, что было общего у его жертв. Отбросим работника кафетерия, явно попавшего туда по ошибке. У Кевина организованный ум, и он предпочел бы круглое число 10. Каждый из них что-то обожал.И не важно, преуспели бы они в любимом деле. Что бы ни заявляли родители Совито Вашингтона, я думаю, у него не было ни шанса пробиться в профессионалы. Денни (прости меня, Телма) был отвратительным актером, а обращение Грир Улановой к нью-йоркским конгрессменам, в любом случае собиравшимся голосовать за Клинтона, было пустой тратой времени. Сейчас, конечно, никто не признается, но одержимость Джошуа Лукронски кинематографом раздражала очень многих школьников, а не только нашего сына; Джошуа вечно цитировал целые диалоги из сценариев Квентина Тарантино и устраивал на большой перемене утомительные викторины. Когда всем, кто сидел за его столом, хотелось обсудить обмен сандвичей с
Я сознаю, что Кевин не воспринимал свое отвращение как зависть. Все десять его жертв волновались из-за пустяков, и их энтузиазм казался ему в высшей степени комичным. Однако, аналогично моим обоям из географических карт, непостижимые чувства никогда не смешили Кевина. С раннего детства они приводили его в ярость.
Конечно, большинство детей любит портить вещи. Разорвать легче, чем склеить. Однако, как ни трудоемки были приготовления Кевина к четвергу,они не требовали столько сил, сколько пришлось бы затратить на попытку подружиться с теми людьми. Так что уничтожение — разновидность лени. И все же оно приносит удовлетворение: я ломаю, следовательно, я существую. Кроме того, от большинства людей созидание требует собранности, сосредоточенности, напряжения, в то время как вандализм предлагает облегчение. Надо быть настоящим художником, чтобы позитивно выразить бесконтрольность. В разрушении есть ощущение собственности, интимности, присвоения. В этом смысле Кевин прижал Денни Корбитта и Лору Вулфорд к своей груди, целиком втянул в себя их души и увлечения. Мотивом разрушения может быть нечто не более сложное, чем жадность, загребущая, недальновидная жадность.
Большую часть жизни Кевина я наблюдала, как он отравлял удовольствие другим людям. Не могу сосчитать, сколько раз я повторяла слово любимыйв своих пылких материнских назиданиях; красные сапожки в детском саду, забитые пирожными, были любимойобувкой Джейсона. Кевин наверняка подслушал, что белое длинное платье, которое он забрызгал виноградным соком, было моим любимым.С этой точки зрения каждая ходячая цель в том спортзале была любимымучеником какого-нибудь учителя.
Казалось, Кевин особенно ненавидел удовольствия, которые я могла бы назвать совершенно невинными. Например, заметив, как кто-то позирует перед фотоаппаратом, он немедленно становился перед объективом. Наши поездки к национальным памятникам начали страшить меня, хотя бы из-за бедных японцев и всей их понапрасну потраченной пленки. Зато по всему земному шару разбросаны дюжины коллекционных снимков знаменитого КК в профиль.
И подобных иллюстраций предостаточно; я детально опишу лишь одну.
Когда Кевину только-только исполнилось четырнадцать, меня пригласили на собрание ассоциации учителей и родителей. Необходимо было проконтролировать поведение учащихся восьмого класса на весеннем балу. Я помню, как слегка удивилась, узнав, что Кевин собирается пойти на бал. До тех пор он бойкотировал большинство школьных мероприятий. (Теперь я думаю, что приманкой послужила Лора Вулфорд. Ее сверкающее, с почти незаметной юбочкой платье, должно быть, обошлось Мэри в несколько сотен долларов). Бал был самым заметным событием учебного года, и большинство одноклассников Кевина предвкушало это торжество с момента поступления в шестой класс. Идея заключалась в том, чтобы дать подросткам возможность поважничать перед переходом в соседнюю, старшую школу, где они стали бы затюканными новичками.
В общем, я сказала, что приду, но не ради того, чтобы конфисковывать пинты игристого «Саузерн комфорта». Я хранила воспоминания о собственных глотках украдкой из набедренных фляжек за кулисами средней школы «Уильям Хорлик» в Расине. Меня никогда не прельщала роль Придиры Большого Киллджоя, и я подумывала поглядывать в другую сторону, если дети будут вести себя прилично и не напьются в стельку.
Я оказалась слишком наивной, а «Саузерн комфорт» наименьшей из тревог администрации. На подготовительном собрании за неделю до бала нас учили распознавать ампулы с кокаином. Кроме того, администрация не успокоилась после пары инцидентов в начале учебного года. Пусть выпускникам
Статистически, конечно, в стране с 50 миллионами школьников эти убийства несущественны. Я помню, как, придя домой с собрания, я жаловалась тебе на слишком острую реакцию учителей. Тренируя целый штат контролеров, как обыскивать на входе каждого подростка, они переживали, что в школьном бюджете нет денег на покупку металлодетекторов. И я наслаждалась своим либеральным возмущением, всегда раздражавшим тебя.
— Черные и испаноязычные подростки десятилетиями расстреливали друг друга в трущобных школах Детройта, — разглагольствовала я за поздним ужином в тот вечер, — и все шито-крыто. Несколько белыхподростков из среднего класса, обеспеченных, с выделенной телефонной линией, собственным телевизором, живущих в больших пригородных домах, слетают с катушек, и это возводится в катастрофу национального масштаба. Видел бы ты, Франклин, как родители и учителя принимали все за чистую монету. — Фаршированные куриные грудки на моей тарелке остывали. — Ты точно никогда не видел такого самомнения. А когда я пошутила, они все повернулись ко мне, и на их лицах было написано: «Это не смешно»;так смотрит охранник в аэропорту, если пошутишь, что везешь бомбу. Им нравится считать себя бойцами на передовой, выполняющими нечто опасное, а вовсе не няньками на танцульках.Это их вклад во всеобщую истерию. Готова поклясться, они все завидуют, ведь если в Мозес-Лейке, Палм-Бич и Бетеле есть свои убийцы, то чем хуже Гладстон, почему бы и нам не заиметь одного. Как будто все они втайне надеются, что, если уж Джуниор или Бэби Джейн ускользнули без единой царапины, было бы здорово, если бы бал восьмого класса превратился в свалку и все мы появились бы на телеэкранах еще до конца этого скучного мероприятия...
Здесь меня слегка тошнит, но боюсь, что я действительно болтала без умолку, а Кевин, возможно, подслушивал. Но я не думаю, что в Соединенных Штатах был хотя бы один дом, где не говорили бы иногда о стрельбе в школах. Хоть я и порицала «истерию», все это действовало на нервы.
Я уверена, что так легкомысленно относилась к тому балу из-за места его проведения. В конце концов, к разочарованию или облегчению родителей, бал прошел без сучка и задоринки, разве что одна ученица, вероятно, вспоминает тот вечер как катастрофу. Я так и не узнала ее имени.
Спортзал. Бал проводили в спортзале.
Поскольку средняя и старшая школы были построены на одной территории, они часто пользовались одними и теми же сооружениями. Прекрасными сооружениями, ведь отчасти из-за этой хорошей школыты купил нам дом поблизости. Поскольку, к твоему огорчению, Кевин не занимался спортом в школе, мы никогда не посещали баскетбольных матчей, так что, выполняя превознесенную до небес работу няньки, я один-единственный раз побывала внутри того зала. Это было отдельно стоящее, шикарное сооружение, более чем в два этажа высотой. Кажется, его даже можно было превратить в хоккейную площадку. (Как расточительно решение школьного совета Найака снести это здание. Ученики, очевидно, уверяют психологов, что там обитают призраки). В тот вечер по арене гуляло гулкое эхо. Диджей явно был в ударе. Все спортивное оборудование убрали, и хотя, вспоминая свой собственный бал 1961 года, где я отплясывала твист, я ожидала увидеть воздушные шары и ленты, здесь повесили лишь зеркальный шар.
Может, я была никудышной матерью — просто помолчи, это правда, — но все же не настолько, чтобы болтаться рядом со своим четырнадцатилетним сыном на его школьном балу. Я расположилась на противоположной стороне зала на расстоянии в сотню ярдов, откуда отлично видела его привалившуюся к стене фигуру. Мне было любопытно. Я редко наблюдала Кевина в привычной ему обстановке. Рядом с ним стоял лишь неизменный Леонард Пуг. Его острые, неприятные черты лица, угодливая поза, подобострастное хихиканье удивительно гармонировали с его вечным запахом начинающей протухать рыбины. Ленни недавно проколол нос, и кожа вокруг дырки инфицировалась; раздувшаяся, пламенеющая ноздря, жирно смазанная кремом-антибиотиком, противно поблескивала. Глядя на этого парня, я всегда представляла себе коричневые пятна на трусах.