Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики
Шрифт:
При взгляде из начала XXI в. становится ясно, что начинать нужно именно с пересмотра этой идеи. И то, что европейцы изведали в своей жизни с начала 1990-х гг., и технические труды последнего поколения экономистов и историков экономики если не разрушили, то поколебали миф о необычайном превосходстве Германии в сфере народного хозяйства. Основным содержанием европейской экономической истории XX в. оказалось последовательное приближение к норме, которая на протяжении большей части данного периода задавалась не Германией, а Великобританией, уже к 1900 г. представлявшей собой первое в мире полностью индустриализованное и урбанизированное общество. Более того, до 1945 г. Великобритания была не просто европейской страной, а крупнейшей глобальной империей в мировой истории. В 1939 г., когда началась война, совокупный ВВП Британской и Французской империй превосходил общий ВВП Германии и Италии на 60 %. Разумеется, идея о присущем Германии экономическом превосходстве была не просто плодом исторического воображения. В Германии еще с конца XIX в. существовал целый ряд передовых промышленных компаний. Такие марки, как Krupp, Siemens и IG Farben, наделяли содержанием миф об индустриальной непобедимости Германии. Однако в целом немецкая экономика слабо отличалась от средней по Европе: в 1930-х гг. национальный доход на душу населения был в Германии не особенно высоким; его можно сопоставить с национальным доходом в современном Иране или ЮАР. Стандарты потребления у большей части немецкого населения были скромными, и в этом плане Германия отставала от большинства своих западноевропейских соседей. При Гитлере Германия оставалась
В качестве ярчайшей черты экономической истории XX в. сегодня нас поражает не необычайное экономическое доминирование Германии или какой-либо иной европейской страны, а отступление «старого материка» в тень ряда новых экономических держав – в первую очередь США. В 1870 г., к моменту объединения германской нации, США и Германия имели примерно одинаковую численность населения, а совокупный объем производства американской экономики, несмотря на чрезвычайное изобилие земли и различных ресурсов, лишь на треть превышал немецкий. К началу Первой мировой войны американская экономика своими масштабами примерно вдвое превосходила экономику Германской империи. К 1943 г., перед тем как воздушные бомбардировки достигли полного размаха, объемы производства в США превышали соответствующие показатели Третьего рейха почти в четыре раза.
Таким образом, мы вступаем в XXI век с иным представлением об истории, нежели то, сквозь призму которого в течение почти всего последнего столетия обычно освещалась история Германии. С одной стороны, мы четче осознаем действительно исключительное положение США в современной глобальной экономике. С другой стороны, общеевропейский опыт «конвергенции» диктует нам однозначно более реалистичную оценку экономической истории Германии. Принципиальное и, возможно, наиболее радикальное утверждение настоящей книги сводится к тому, что эти не связанные друг с другом сдвиги в нашем восприятии истории требуют переосмысления истории Третьего рейха – переосмысления, которое несколько неприятным образом делает историю нацизма более внятной и едва ли не до жути близкой нам и в то же самое время еще рельефнее выявляет ее принципиальную идеологическую иррациональность. История экономики подает в новом свете как мотивы гитлеровской агрессии, так и причины ее краха – собственно говоря, причины ее неизбежного краха.
В обоих отношениях ключом к нашему пониманию Третьего рейха служит Америка. Пытаясь объяснить поспешность развязанной Гитлером агрессивной войны, историки недооценивали, насколько остро он осознавал ту угрозу для Германии и для всех прочих европейских держав, которую скрывало в себе становление США в качестве доминирующей глобальной сверхдержавы. Гитлер на основе текущих экономических тенденций уже в 1920-х гг. предсказывал, что у европейских держав осталось всего несколько лет для того, чтобы сплотиться ради противостояния этому неизбежному исходу. Более того, Гитлер осознавал уже ощущавшуюся европейцами непреодолимую привлекательность образа жизни богатых американских потребителей – привлекательность, чью силу мы в состоянии живо себе представить, с учетом того, что мы более четко понимаем общий переходный статус европейских экономик в межвоенный период. Подобно населению многих нынешних полупери-ферийных экономик, жители Германии в 1930-е гг. уже целиком погрузились в потребительский мир Голливуда, но в то же время миллионы людей жили по три-четыре человека в комнате, не имея ни ванных комнат, ни электричества. Автомобили, радиоприемники и прочие атрибуты современной жизни – такие как бытовые электроприборы – были доступны лишь элите общества. Оригинальность национал-социализма заключалась в том, что Гитлер, вместо того чтобы смириться с местом, занимаемым Германией в глобальной экономической системе с ее доминированием богатых англоязычных стран, стремился мобилизовать накопившуюся у населения неудовлетворенность, чтобы бросить эпохальный вызов этой системе. Повторяя то, что европейцы творили по всему земному шару в течение трех предыдущих столетий, Германия собиралась построить свой собственный имперский хинтерланд; захват обширных земель на востоке дал бы ей как самодостаточную основу для накопления богатства, так и платформу, необходимую для победы в грядущем состязании сверхдержав с участием США.
Соответственно, агрессивность гитлеровского режима прочитывается как явная реакция на трения, порожденные неравномерным развитием глобального капитализма, – трения, которые, разумеется, сохраняются по сей день. Но в то же время понимание экономических основ способствует более обостренному осознанию глубокой иррациональности гитлеровских замыслов. Как будет показано в книге, гитлеровский режим после 1933 г. осуществил действительно выдающуюся кампанию экономической мобилизации. Выполнявшаяся Третьим рейхом программа перевооружения представляла собой самое масштабное перемещение ресурсов, когда-либо предпринимавшееся капиталистическим государством в мирное время. Тем не менее Гитлер оказался не в состоянии изменить сложившийся экономический и военный баланс. Экономика Германии оказалась просто недостаточно мощной для того, чтобы создать вооруженные силы, требовавшиеся для победы над всеми ее европейскими соседями, включая и Великобританию, и Советский Союз, не говоря уже о США. Хотя Гитлер в 1936 и 1938 гг. добился блестящих кратковременных успехов, дипломаты Третьего рейха не сумели сколотить антисоветский альянс, предлагавшийся в Mein Kampf. Перед лицом войны с Великобританией и Францией Гитлер в последний момент был вынужден пойти на оппортунистическое соглашение со Сталиным. Ошеломляющая эффективность бронетанковых сил, этого deus ex machina первых лет войны, до лета 1940 г., несомненно, не являлась основой стратегии – она стала сюрпризом даже для германского руководства. И при всей несомненной эффектности побед германской армии 1940 и 1941 гг. они не носили решающего характера. Таким образом, мы приходим к поистине умопомрачительному выводу о том, что Гитлер в сентябре 1939 г. начал войну, не имея сколько-нибудь внятного представления о том, как одержать верх над своим главным противником – Британской империей.
Почему Гитлер решился на такую сверхрискованную ставку? Это, несомненно, ключевой вопрос. Даже если завоевание жизненного пространства можно обосновать как акт империализма, даже если Третий рейх добился поразительных успехов в деле мобилизации своих ресурсов ради достижения победы, даже если немецкие солдаты блестяще сражались, Гитлер воевал настолько рискованно, что это не позволяет обосновать его действия с точки зрения прагматичных, корыстных интересов [3] . И этот вопрос возвращает нас к основным течениям историографии и к тому вниманию, которое они уделяют идеологии. Именно идеология служила для Гитлера объективом, сквозь который он рассматривал международный баланс сил и развитие борьбы, начавшейся в Европе летом 1936 г. вместе с гражданской войной в Испании и приобретавшей все более глобальный размах. В глазах Гитлера угроза для Третьего рейха со стороны США не сводилась к традиционному соперничеству сверхдержав. Эта угроза носила экзистенциальный характер и была тесно связана с не оставлявшим его страхом перед всемирным еврейским заговором, проявления которого он видел в «еврействе Уолл-стрит» и в «еврейских СМИ» США. Именно эта фантастическая интерпретация реального баланса сил и служила причиной неожиданных, рискованных решений Гитлера. Германия просто не могла смириться с ролью богатого сателлита США, на которую, казалось, была в 1920-е гг. обречена Веймарская республика, поскольку это означало бы капитуляцию перед всемирным еврейским заговором и в конечном счете гибель германской расы. В условиях невозможности уберечься от еврейского влияния, выразившегося в нарастании международной напряженности в конце 1930-х гг., будущее процветание в рамках капиталистического партнерства с западными державами было просто невозможно. Война становилась неизбежностью. И вопрос заключался не в том, будет ли она, а в том, когда она разразится.
3
В. Wegner, «Hitler, der Zweite Weltkrieg und die Choreographic des Untergangs», Geschichte und Gesellschaft, 26 (2000), 493–518.
Книга получилась длинной, а так как ее следует читать от начала
Тем, кто уже сейчас с нетерпением ждет более конкретных выводов, я советую переходить сразу к главе 20, в которой содержится краткое резюме по крайней мере некоторых ключевых моментов. С целью немного сократить и без того немалый объем книги, я не привожу в ней всей собранной библиографии. Полные названия всех цитируемых работ приводятся при их первом упоминании в каждой главе. Полную библиографию, а также прочие ресурсы по экономической истории Третьего рейха можно найти на веб-странице автора по адресу: http:// campuspress.yale.edu/adamtooze/wages-of-destruction-bibliography/. Под «тоннами» в книге понимаются метрические тонны.
1. Введение
При взгляде на XX век трудно избежать вывода о том, что история Германии проходила под знаком двух тем. С одной стороны тяга к экономическому и техническому прогрессу, благодаря чему Германия в течение большей части века наряду с США, а впоследствии— Японией, Китаем и Индией, – являлась одной из крупнейших экономик мира. С другой стороны мы видим стремление к войнам невообразимого прежде размаха [4] .
Германия несет основную ответственность за развязывание первой из двух опустошительных мировых войн XX века. И только она ответственна за вторую из них. Более того, в ходе Второй мировой Гитлер и его режим нарушили основные законы войны, организовав полномасштабную кампанию геноцида, беспрецедентного в своей интенсивности, размахе и целенаправленности. После второй катастрофы 1945 г. державы-победительницы приняли меры к тому, чтобы у Германии не осталось выбора между миром или войной. Хотя спорт, техника, наука и культура постепенно были вновь дозволены в качестве сфер национального и личного самовыражения и хотя германская политика с конца 1960-х гг. становилась все более многогранной, после 1945 г. в национальной жизни – по крайней мере, в жизни Западной Германии – доминировало деполитизированное стремление к материальному благосостоянию [5] . Напротив, произошедшая в 1918 г. первая капитуляция Германии была намного менее полной, и выводы, сделанные из нее как немцами, так и их бывшими противниками, соответственно, оказались более двусмысленными. Одной из многих поразительных особенностей немецкой политики после Первой мировой войны было то, что до самого конца Веймарской республики перед германским электоратом стоял выбор между политикой мирного движения к национальному процветанию и воинствующим национализмом, более или менее открыто требовавшим новой войны с Францией, Великобританией и США. Поскольку большая часть настоящей книги посвящена разбору того, как Гитлер подчинял себе германскую экономику в порядке подготовки ко второму из этих вариантов, представляется важным начать с четкого обозначения альтернативы, в противостоянии с которой формировалось его мировоззрение, и с рассказа о том, как эта альтернатива была задвинута в тень катастрофическими событиями, предшествовавшими захвату Гитлером власти.
4
См. рассуждения об этой поляризации в: M.Geyer, «The Stigma of Violence, Nationa lism, and War in Twentieth-Century Germany», German Studies Review, 15 (19952), 75-110, и К. H.Jarausch and M.Geyer, Shattered Past: Reconstructing German Histories (Princeton, 2003).
5
H. James, A German Identity 1770–1990 (London, 1989), 177–89.
Разумеется, было бы ошибкой отрицать преемственность, связывавшую всех участников стратегических дискуссий, которые велись в 1920-е и 1930-е гг. в Германии, с империалистическим наследием вильгельмовской эпохи [6] . Враждебность к французам и полякам и империалистические замыслы в отношении соседей Германии и на западе, и на востоке не представляли собой чего-то нового. Однако, делая чрезмерный упор на преемственность, мы рискуем недооценить глубокое влияние, оказанное на германскую политику поражением в ноябре 1918 г. и последующим мучительным кризисом. Агония достигла высшей точки в 1923 г., когда французы оккупировали Рур, промышленное сердце германской экономики. На протяжении следующих месяцев, в течение которых Берлин спонсировал массовую кампанию пассивного неповиновения, страна скатилась в масштабную гиперинфляцию и дошла до такого политического расстройства, что осенью 1923 г. под вопросом оказалось выживание германского национального государства как такового [7] . Дискуссии по стратегическим вопросам в Германии навсегда изменили свой характер. С одной стороны, кризис 1918–1923 гг. породил ультранационализм – в лице радикального крыла НННП (Немецкой националистической народной партии) и гитлеровской Нацистской партии – более апокалипсический по своему накалу, чем что-либо существовавшее до 1914 г. С другой стороны, он дал начало подлинно новому течению в немецкой внешней и экономической политике. Эта альтернатива воинствующему национализму также имела своей целью пересмотр обременительных условий Версальского договора. Но при этом ставка делалась отнюдь не на военную силу. Вместо этого веймарская внешняя политика отдавала приоритет экономике как главной арене, на которой Германия еще могла оказывать влияние на мир. В первую очередь она стремилась обеспечить безопасность Германии и усилить ее роль путем установления финансовых связей с США и более тесной промышленной интеграции с Францией. В некоторых ключевых отношениях такой подход явно предвещал стратегию, осуществлявшуюся Западной Германией после 1945 г. Эту политику поддерживали все партии, входившие в Веймарскую коалицию, – социал-демократы, леволиберальная Немецкая демократическая партия (НДП) и католическая Партия центра. Но воплощение она нашла в лице Густава Штреземана, лидера национал-либералов (НЛП) и германского министра иностранных дел с 1923 по 1929 гг. [8]
6
Резюме этих дискуссий см. в: Р. Kr"uger, Die Aussenpolitik der Republik von Weimar (Darmstadt, 1985); G.Niedhart, Die Aussenpolitik der Weimarer Republik (M"unich, 1999). Об идеологической преемственности см.: W. D. Smith, The Ideological Origins of Nazi Imperialism (Oxford, 1986).
7
G. Feldman, The Great Disorder: Politics, Economics and Society in the German Inflation, 1914–1924 (Oxford, 1993).
8
Полезный обзор нынешнего состояния исследований, посвященных Штреземану, см. в: К. H.Pohl, «Gustav Stresemann: New Literature», German Historical Institute London: Bulletin, 26/1 (2004), 35–62.