Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики
Шрифт:
Сегодня европеец мечтает об уровне жизни, который выводится им не только из возможностей Европы, но и из реального состояния дел в Америке. Благодаря современной технике и тем средствам связи, которые она делает возможными, международные отношения между людьми стали столь тесными, что европеец, даже не вполне осознавая это, делает критерием своей жизни условия жизни в Америке… [34]
При этом неудивительно, что в первую очередь внимание Гитлера привлекало доминирование Америки в автомобильной промышленности. Гитлер, само собой, увлекался автомобилями. Но во «Второй книге» его волнуют стратегические последствия американского лидерства в этой новой ключевой отрасли. В своих фантазиях о будущем американского богатства европейцы склонны забывать «о намного более благоприятном отношении площади американского континента к численности его населения…». Громадные конкурентные преимущества Америки в сфере промышленных технологий в первую очередь были функцией «размеров американского „внутреннего рынка“» и тем, что она «богата не только покупательной способностью, но и сырьем». Именно огромные «гарантированные <…> внутренние продажи» позволили американской автомобильной промышленности освоить такие «методы производства, которые в Европе вследствие отсутствия таких же объемов продаж были бы попросту невозможны» [35] . Иными словами, для фордизма требовалось «жизненное пространство».
34
Zweites Buch, 58.
35
Ibid., 123.
В
36
Ibid., 123-4.
37
Ibid., 127-8.
В будущем единственным государством, которое сможет выступить против Северной Америки, станет то, которое поймет, как посредством сущности своей внутренней жизни и смысла своей внешней политики повысить цену своего народа в расовом смысле и наделить его государственностью, наиболее подходящей для этой цели <…> Задача национал-социалистического движения состоит в том, чтобы укрепить свою родину и подготовить ее к этой миссии [38] .
Таким образом, в число врагов Гитлера, наряду с Францией и Советским Союзом, вошли и Соединенные Штаты, против которых следовало выступить после завершения внутренней консолидации, по возможности в союзе с Великобританией. Стоит подчеркнуть этот последний момент. Настойчиво делавшийся Гитлером акцент на необходимости союза с Великобританией вытекал не только из его главной цели – завоевания Востока, служившего ключевым стратегическим аргументом в Mein Kampf^– uo и из осознания Гитлером угрозы со стороны США – новой темы, появившейся в его «Второй книге».
38
Zweites Buck, 130.
Таким образом, Гитлер и Штреземан расходились в своей оценке положения Германии по отношению к начинавшемуся «веку Америки», как и в оценке относительного значения экономики и политики. Однако основой для этих расхождений служило более фундаментальное различие в отношении того, как они понимали историю [39] . Оно наиболее четко иллюстрируется их реакцией на катастрофу Первой мировой войны. Сущность позиции Штреземана состояла в том, что война не изменила магистрального курса всемирной истории, диктуемого неизбежной траекторией экономического развития. Несмотря на то, что Германия потерпела поражение, война, ослабив Великобританию и Францию и усилив США, открыла путь к восстановлению германской мощи, пусть только в экономической сфере. Гитлер считал подобное мышление характерным для наивного оптимизма германских буржуа. Он не был пессимистом. Он отвергал мрачные пророчества Шпенглера. Однако в его глазах история никому не давала никаких гарантий. Фундаментальным определяющим фактором в истории для него был не предсказуемый телос экономического развития, а борьба между народами за средства существования. В этой битве за выживание исход никогда не был предрешен. Как заявлял Гитлер, даже в короткий «2000-летний период» истории человечества
39
Анализ исторических представлений Гитлера см. в: F.-L. Kroll, Utopie als Ideologic: Geschichtsdenken und politisches Handeln im Dritten Reich (Paderborn, 1998). Однако Кролль придает недостаточное значение апокалиптическому мировоззрению Гитлера.
мировые державы повелевали культурами, известными сейчас только из легенд, огромные города превращались в руины <…> Мы почти не в состоянии проникнуть <…> в заботы, потребности и страдания миллионов и миллионов отдельных людей, которые когда-то, в качестве живых существ, были творцами и жертвами этих событий <…> И как бесчувственно <…> настоящее. Насколько не обоснован его вечный оптимизм и насколько пагубно его упрямое невежество, его отказ видеть и отказ учиться [40] .
40
Zweites Buck, 71.
Вырвать население из этого оптимистического ступора и зарядить его чувством апокалиптического риска – вот истинная задача политического руководства. Идея о том, что Германия, подобно США, может просто постепенно двигаться к более высокому уровню жизни, представлялась Гитлеру заблуждением. Для него поражение в Первой мировой войне возвестило начальную точку борьбы, не менее решительной, чем между Римом и Карфагеном. Если только немцы не ответят на вызов, 1918 год вполне может стать предвестником такого же полного упадка (Untergang), как тот, что испытали на себе великие цивилизации древности. Такая перспектива не оставляла места для пассивности и терпения. Перед лицом абсолютной безжалостности еврейско-большевистского врага могла стать оправданной даже стратегия, чреватая крайним риском. Аудиторию 1920-х и начала 1930-х гг. можно было простить за то, что она принимала экстремистские воинственные речи Гитлера за проявления риторической аффектации. Насколько серьезен он был со своим апокалипсическим мировоззрением, в полной мере выяснилось лишь после 1939 г.
Таким образом, немецкие избиратели должны были сделать решительный выбор, и он был сделан. На всеобщих выборах в мае 1928 г. партия Гитлера получила жалкие 2,5 % голосов, которые обеспечили ей всего 12 из 491 места в рейхстаге. Наоборот, несмотря на то, что доля НЛП снизилась, партия Штреземана все равно сохранила приличное представительство в парламенте, получив 45 мест [41] . И если национал-либералам оказывал щедрую поддержку крупный бизнес, то казна нацистов к осени 1928 г. настолько оскудела, что они были вынуждены отменить
41
L. E. Jones, German Liberalism and the Dissolution of the Weimar Party System, 1918–1933 (Chapel Hill, NC, 1988), 301–5.
Таким образом, в 1928 г., несмотря на наличие таких элементов, как Гитлер и его партия, Веймарская республика имела функционирующую парламентскую систему и правительство, поставившее своей целью пересмотр Версальского договора под благожелательной эгидой США. Да, катастрофический обвал этой системы был возможен. Но даже самым пессимистически настроенным наблюдателям нужно было сильно постараться, чтобы предсказать, что через десять лет Германия снова ввергнет Европу в опустошительную войну и приступит к выполнению самой безжалостной кампании геноцида в истории человечества. История Веймарской республики не является темой настоящей книги. Но прежде чем начать рассказ о гитлеровском режиме, мы должны четко объяснить, как стратегия Штреземана потерпела крах, открыв дверь для намного более радикальных идей Гитлера.
Одним из ключевых факторов, вызвавших дестабилизацию Веймарской республики после 1929 г., являлось исчезновение надежд, возлагавшихся на американский «новый порядок» прореспубликанскими силами в Германии [42] . В 1923–1924 гг. успешная стабилизация Веймарской республики в первую очередь зависела от вмешательства США. Впоследствии привлекательность «атлантистской стратегии» Штреземана и Шахта опиралась на ожидания роста американского влияния в Европе, которое в конце концов должно было расчистить путь к всеобъемлющему пересмотру условий Версальского договора. Для этого требовалось осознание Америкой связи между долговыми обязательствами перед ней, накопившимися во время войны у Великобритании и Франции, и репарационными требованиями, предъявлявшимися этими державами Германии. И действительно, Оуэн Янг весной 1929 г. вернулся в Париж для пересмотра соглашения о репарациях [43] . Однако он не получил от новой администрации Герберта Гувера никаких полномочий на обнародование связи между военными долгами союзников и репарациями [44] . А это, в свою очередь, означало, что план Янга не мог не разочаровать немцев [45] . Вместо снижения ежегодных репарационных выплат с 2,5 млрд до 1,5 млрд довоенных золотых марок, на что надеялось правительство Мюллера, величина выплат сократилась незначительно – до 2 с небольшим млрд золотых марок. Кроме того, согласно плану Янга Германия упраздняла должность агента по репарациям. Это освобождало Германию от навязчивого и унизительного иностранного надзора и должно было стать первым шагом к переведению репарационных обязательств Германии на деполитизированную, коммерческую основу. Но в то же время это означало, что отныне Германии разрешалась отсрочка по выплате большей части репараций максимум на два года. И теперь решение должно было принимать уже германское правительство, а не «нейтральное» американское учреждение.
42
После почти двух десятилетий продуктивного ревизионизма явно настало время вновь обратить пристальное внимание на последствия ущербной американской гегемонии 1920-х гг., обрисованные в классической работе: С.Р. Kindleberger, The World in Depression, 1929–1939 (Berkeley, 1986), развитием которой являются: Link, Stabilisierungspolitik, и Costigliola, Awkward Dominion. Разумеется, непосредственной причиной катастрофы 1930-х был новый всплеск германского национализма, в свою очередь, вызвавший «нежелание сотрудничать» со стороны французов. Ничуть не улучшила ситуацию и позиция Великобритании. Но с учетом очевидной хрупкости европейских взаимоотношений экзогенным причинным фактором послужила неспособность американцев сделать то, что они могли бы сделать.
43
Case and Case, Owen D. Young, 434-54.
44
Costigliola, Awkward Dominion, 206-15.
45
P. Heyde, Das Ende der Reparationen: Deutschland, Frankreich und der Youngplan 1929–1932 (Paderborn, 1998), 65-9. Почти в той же самой мере он не устраивал и Лондон. См.: R. W.D. Boyce, British Capitalism at the Crossroads 1919–1932 (Cambridge, 1987), 186–216.
Разочарование, вызванное планом Янга, полностью уничтожило привлекательность «атлантистской стратегии». Раздражение, окружавшее переговоры, разрушило всякие надежды на крупномасштабную коммерциализацию германских «политических» долгов. Начиная с 1928 г. вместе с волной слухов о судьбе репараций и росте процентных ставок в США объемы долгосрочных американских займов Германии начали сокращаться [46] . Германия и в 1929 г. продолжала брать займы и продавать иностранцам паи в немецких фирмах, но теперь более половины поступлений было получено на краткосрочной основе. За этим последовал еще один удар по трансатлантическим экономическим связям. В ходе предвыборной кампании Герберт Гувер заручился поддержкой Среднего Запада, пообещав введение протекционистских мер в сельском хозяйстве. Во время прохождения через конгресс этот законопроект, получивший печальную известность в качестве Закона Смута – Хоули, оброс многочисленными положениями, включая серьезную защиту от европейских промышленных товаров. К осени 1929 г. в Старом Свете знали не только то, что конгресс не пойдет на сколько-нибудь существенное снижение выплат по союзническим долгам и что не стоит ожидать получения новых долгосрочных кредитов от Америки, но и что новые тарифы, скорее всего, затруднят европейским должникам Америки зарабатывание долларов, требовавшихся им для обслуживания своих обязательств перед Уолл-стрит [47] .
46
Оценку относительного значения процентных ставок и плана Янга см.: Ritschl, Krise und Konjunktur, 107-41.
47
Е. Е. Schattschneider, Politics, Pressures and the Tariff (New York, 1935). В широком историческом плане значение Закона Смута – Хоули состояло в возвращении американских тарифов к максимально высоким уровням, преобладавшим до 1914 г. См.: A. E.Eckes, Opening America’s Markets (Chapel Hill, NC, 1995), 106-9. To, что главным был не абсолютный уровень новых тарифов, а рост неопределенности, подчеркивается в: Н. James, The End of Globalization: Lessons from the Great Depression (Cambridge, Mass., 2001), 29.