Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики, Туз Адам

Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики

на обложку

Туз Адам

Шрифт:

После стабилизации 1924 г. весь немецкий электорат получил возможность дать свою оценку достижениям Веймарской республики и внешней политике Штреземана лишь через четыре года, на всеобщих выборах 20 мая 1928 г. Штреземан решил идти на эти выборы в Баварии. Разумеется, Мюнхен в то же время был одной из излюбленных вотчин НСДАП и вождя этой маргинальной партии. Гитлер надеялся привлечь к себе дополнительное внимание, скрестив мечи со Штреземаном. Таким образом, баварским избирателям предлагался драматический выбор между концепцией немецкого будущего по Штреземану, основывавшейся на четырех годах мирного «экономического ревизионизма», и решительным отрицанием основ веймарской внешней и экономической политики, за которым стоял Гитлер. И Гитлер, и Штреземан отнеслись к поединку серьезно. Хотя Штреземану было важно выставлять Гитлера не более чем психом, он признавал, что нашел время прочесть по меньшей мере одну опубликованную речь Гитлера с тем, чтобы иметь представление о тех аргументах, с которыми он может столкнуться [9] . В свою очередь, Гитлер использовал диспут с Штреземаном для того, чтобы уточнить свои внешнеполитические и экономические идеи, впервые сформулированные им в Mein Kampf— его манифесте, сочиненном в 1924 г. в Ландсбергской тюрьме [10] .

J. Wright, Gustav Stresemann (Oxford, 2002), 420.

I. Kershaw, Hitler, i88g-igg6: Hubris (London, 1998), 240-42.

В итоге на свет появилась рукопись, известная как «Вторая книга» Гитлера, завершенная летом 1928 г. и содержащая обширные фрагменты, заимствованные непосредственно из его предвыборных речей [11] .

Густав Штреземан впервые высказал свое мнение о том, что «политика <…> сегодня в первую очередь [является] политикой мировой экономики», в качестве активного молодого депутата от Национал-либеральной партии в вильгельмовском рейхстаге [12] . И это была не просто риторика – об этом говорил ему личный опыт [13] .

Штреземан родился в 1878 г. в Берлине, в семье мелкого независимого производителя пшеничного пива (и сиропов к нему) – одного из излюбленных напитков столицы. Он видел, как бизнес отца трещит по швам из-за конкуренции с крупными заводами. Будучи единственным из семи отпрысков пивовара, учившимся в университете, он закончил свое обучение диссертацией по исторической экономике и в 1901 г. начал работать уполномоченным по ведению дел для саксонских компаний. Штреземан защищал интересы экспортоориентированных предприятий легкой промышленности от непомерных требований тяжелой индустрии и сельского хозяйства, защищенного протекционистскими барьерами. Как изучение истории экономики, так и практический опыт в сфере торговой политики убеждали Штреземана в том, что главными мировыми силами в XX в. станут три крупные индустриальные державы: Великобритания, Германия и США. Великие экономические державы, конечно, соперничали друг с другом. Но в то же время они были функционально взаимосвязаны, не могли развиваться друг без друга. Германия нуждалась в сырье и продовольствии с заморских рынков, чтобы обеспечить свое население работой и хлебом. Британская империя имела лучшее положение в отношении сырья, но нуждалась в Германии как в экспортном рынке. Более того, Штреземан очень рано проникся убеждением в том, что становление США как доминирующей силы в мировой экономике навсегда изменило характер конкуренции между европейскими державами [14] . Европейский баланс сил в XX в. должен был в значительной мере определяться связью конкурирующих в Европе интересов с США. Разумеется, Штреземан не недооценивал другие факторы силовой политики – военную мощь и волю народа. В том, что касалось «дредноутной гонки», Штреземан последовательно выступал за усиление Императорского флота, питая надежду на то, что когда-нибудь Германия станет соперником британцев в деле защиты своей заморской торговли военно-морскими силами. После 1914 г. он проявил себя в рейхстаге в качестве одного из самых агрессивных сторонников неограниченной подводной войны. Но даже в своих наиболее аннексионистских выступлениях Штреземан в первую очередь мотивировался экономической логикой, завязанной на Соединенные Штаты [15] . Захват Германией Бельгии, французского побережья до Кале, Марокко и обширных территорий на востоке «требовался» для того, чтобы обеспечить Германии адекватную платформу для конкуренции с Америкой. Ни одна экономика, не имевшая гарантированного рынка не менее чем в 150 млн потребителей, не могла рассчитывать на успешную конкуренцию с системой удешевления производства за счет массовости, которую Штреземан лично наблюдал в индустриальном ядре США.

G. Weinberg (ed.), Hitlers Zweites Buch: Ein Dokument aus dem Jahr 1928 (Stuttgart, 1961) (далее: Zweites Buch).

M. Berg, Gustav Stresemann und die Vereinigten Staaten von Amerika: Weltwirtschaftliche Verflechtung und Revisionspolitik 1907–1929 (Baden-Baden, 1990), 19–21.

Wright, Stresemann, 8-58.

Об американизме в Германии начала XX в. см.: A. Liidtke, I.Marssolek and A. von Saldern (eds.), Amerikanisierung: Traum und Alptraum im Deutschland des 20. Jahr-hunderts (Stuttgart, 1996).

Berg, Stresemann, 43.

Нет сомнений в том, что неожиданная капитуляция Германии осенью 1918 г. глубоко потрясла Штреземана, едва не ввергнув его в физический и психологический коллапс. Она навсегда лишила его веры в вооруженные силы как в орудие силовой политики – по крайней мере в Германии. Более того, она посеяла в его уме более фундаментальные сомнения в отношении германской социальной и политической системы, оказавшейся менее устойчивой, чем соответствующие британская и французская. Однако это лишь укрепило его убеждение в том, что решающей силой является экономика. Мировая экономика была единственной сферой, в которой Германия оставалась поистине незаменимой. Штреземан уже в апреле 1919 г. заявлял, что с учетом военной слабости Германии основой ее внешней политики должна стать мощь ее крупных корпораций. «Сегодня мы нуждаемся в зарубежных кредитах. Рейх лишился кредитоспособности <…> но частные лица, индивидуальные крупные корпорации по-прежнему имеют доступ к кредиту. Они получают его благодаря неизмеримому уважению мира к достижениям немецкой промышленности и немецкого торговца» [16] . Что самое главное, экономика была той сферой, через которую Германия могла наладить связи с Соединенными Штатами – единственной державой, с чьей помощью Германия была способна противостоять французской агрессии и британскому безразличию. Такая идея трансатлантического партнерства явно стояла за действиями Штреземана во время его короткого, но важного срока пребывания на посту канцлера республики в 1923 г. и министра иностранных дел в 1924–1929 гг. Утихомирив разъяренных националистов и покончив с пагубной кампанией пассивного сопротивления французской оккупации Рура, но в то же время сигнализируя о готовности Германии к выплате репараций, Штреземан проложил путь к установлению особых отношений с США.

Berg, Stresemann, 98.

Разумеется, за это пришлось платить. Впоследствии Штреземан навсегда стал мишенью для исходивших из правых кругов обвинений в том, что он был «французским ставленником» [17] . Более того, эти обвинения подкреплялись решением Штреземана прибегнуть к тактике кооперации, а не конфронтации, для того чтобы ускорить вывод французских войск, патрулировавших Рейнскую область [18] . Само собой, эти обвинения не имели под собой ни малейших оснований. Штреземан во всех отношениях был законченным германским националистом. Он никогда не открещивался от аннексионистских позиций, занимавшихся им во время Первой мировой войны, потому что не видел оснований для того, чтобы сожалеть о них. Кроме того, он никогда не желал смириться с германо-польской границей, проведенной в 1921 г. в соответствии с плебисцитом и решением Лиги Наций, как с долгосрочным решением. Его стратегия, опиравшаяся на манипулирование взаимно пересекавшимися интересами США, Великобритании и Франции, была просто сложнее конфронтационного подхода, которому отдавали предпочтение ультранационалисты.

Zweites Buch, 23.

Wright, Stresemann, 373-83, 412-13.

Первым достижением Штреземана стал комитет Дауэса, впервые собравшийся в 1924 г. в Париже с целью создать работоспособную систему, которая бы позволила Германии выплачивать репарации, не ставя под удар свою финансовую стабильность [19] . Во главе этого комитета стоял генерал Чарльз Г.Дауэс, чикагский банкир и промышленник, руководивший снабжением американских и союзных войск во время Первой мировой войны. Но реальным творцом этой схемы был Оуэн Янг, председатель General Electric, в качестве такового являвшийся одним из лидеров американской индустрии [20] . Более того, концерн General Electric был тесно связан с Allgemeine Elektrizitaets Gesellschaft (AEG), вторым по величине немецким электротехническим конгломератом. Дауэс и Янг более чем оправдали надежды, возлагавшиеся Штреземаном на США. Текущие репарационные требования в Германии были существенно снижены, и ежегодные выплаты должны были достичь максимального объема в 2,5 млрд довоенных золотых марок лишь в 1928–1929 гг. Свой вклад внес и банк J. Р. Morgan, организовав восторженное изъявление доверия со стороны Уолл-стрит, выразившееся в сильном превышении лимита подписки при выпуске первоначального займа на 100 млн долларов. Восстановление золотой рейхсмарки на условиях довоенного паритета с долларом покончило с нестабильностью германской валюты [21] . Помимо этого, интересы Германии защищал также так называемый агент по репарациям. Эту должность занимал Паркер Гилберт, молодая «звезда» Уолл-стрит, обладавший полномочиями для приостановки репарационных выплат, если они угрожали стабильности германской валюты. Таким образом, удовлетворение требований европейских «репарационных кредиторов» ставилось в зависимость от состояния германских финансов. Это не привело к немедленному наводнению Германии американским капиталом, как иногда утверждается [22] . Однако с учетом большой разницы между процентными ставками в США и Германии, где сбережения сгорели в огне гиперинфляции, условия для получения займов, несомненно, были благоприятными. С октября 1925 г. по конец 1928 г. приток зарубежного капитала был таким большим, что Германия могла производить репарационные выплаты, даже не имея торгового профицита. Это было удобно для британцев и французов, так как позволяло им требовать от немцев выплат, не открывая свои рынки для немецких товаров на сумму в миллиарды золотых марок. Одновременно Вашингтон мог требовать от Франции и Великобритании, чтобы те соблюдали свои долговые обязательства перед Америкой, накопленные ими в результате войны.

S. A. Schuker, The End of French Financial Predominance in Europe: The Financial Crisis of 1924 and the Adoption of the Dawes Plan (Chapel Hill, NC, 1976), 180–86; F. Costigliola, Dominion: American Political, Economic and Cultural Relations with Europe, 1919–1933 (Ithaca, NY, 1984), n 1–27.Awkward

J.Y Case and E.N. Case, Owen D. Young and American Enterprise (Boston, 1982), 272–335.

G. Hardach, Weltmarktorientierung und relative Stagnation (Berlin, 1976), 34-5; H.O.Sch"otz, Der Kampf um die Mark 2923/24 (Berlin, 1987). При курсе в 4,20 рейхсмарки за доллар рейхсмарка, как и фунт стерлингов после 1925 г., была существенно переоценена.

W. C. McNeil, American Money and the Weimar Republic (New York, 1986). Более точную хронологию событий см. в: M. Wala, Weimar und Amerika: Botschafter Friedrich von Prittwitz und Gaffron (Stuttgart, 2001), 110–122. См. также отлично иллюстрированную историю германских долговых обязательств: H.-G. Glasemann, Deutschlands Auslandsanleihen 1924–1945 (Wiesbaden, 1993).

Эта

карусель, сводившаяся к тому, что немцы брали взаймы у американцев, чтобы расплачиваться с британцами и французами, которые затем платили американцам, вызывала беспокойство у всех сторон [23] . Однако она выполняла свою задачу. Конгресс США требовал максимально возможной выплаты всех кредитов, предоставленных Америкой союзникам [24] . Новые американские кредиторы Германии получали солидную прибыль. А Веймарская республика существовала в условиях значительно более высокого уровня жизни, чем был бы возможен в том случае, если бы ей приходилось выплачивать репарации за счет экспортной выручки. Ялмар Шахт, президент Рейхсбанка, назначенный на эту должность Штреземаном в ноябре 1923 г., выражал глубокую озабоченность нарастанием международного долгового бремени Германии [25] . Но в то же время он разделял стратегические замыслы Штреземана. По мере того как росла задолженность Германии перед Америкой, усиливалась и заинтересованность Вашингтона в том, чтобы чрезмерные репарационные требования Великобритании и Франции не ставили под угрозу американские инвестиции. Говоря попросту и наиболее цинично, стратегия Германии заключалась в том, чтобы, используя защиту, обеспечиваемую агентом по репарациям, набрать у Америки столько займов, чтобы обслуживание этого долга делало невозможным выплату репараций [26] . Выражаясь более тонко, Штреземан и Шахт стремились превратить американские финансовые круги в главную силу, выступающую за пересмотр суммы германских репараций, что позволило бы Берлину нормализовать свои отношения с Лондоном и Парижем. И в конце 1920-х гг. эта стратегия как будто бы работала. В 1928 г. вовсе не немцы, а американцы, и в первую очередь председатель Федерального резерва США Бенджамин Стронг, выдвинули требование пересмотреть германские репарационные обязательства, пока еще размер годовых выплат не достиг максимума в соответствии с планом Дауэса [27] .

Что отлично показано в: H.G. Moulton and L. Pasvolsky, War Debts and World Pros perity (New York, 1932).

W. G. Pullen, World War Debts and United States Foreign Policy 1919–1929 (New York, 1987).

H. James, The Reichsbank and Public Finance in Germany 1924–1933 (Frankfurt, 1985), 19–56.

A. Ritschl, Deutschlands Krise und Konjunktur ig24~igg4 (Berlin, 2002), 120-27.

W. Link, Die amerikanische Stabilisierungspolitik in Deutschland 1921–1932 (D"usseldorf, 1970), 411–21; Costigliola, Awkward Dominion, 196–210.

ТАБЛИЦА 1.

Зарубежные займы: обязательства Германии по внешним долгам на весну 1931 года, млн рейхсмарок

Стронг пошел на это не из-за каких-либо нежных чувств к Германии, а в интересах сохранения колоссальных средств, вложенных Америкой в германскую экономику. Полномасштабный кризис с легкостью привел бы к дестабилизации ряда крупнейших американских банков.

Если в случае Штреземана проблемы интерпретации проистекают из того факта, что его политика обнаруживает поразительное сходство с теми мерами, на которых основывалась стабильность Германии после 1945 г., то сложности, связанные с осмыслением идей Гитлера, имеют ровно противоположную причину. Гитлер обитал в мире причудливых представлений, проникнутых духом осажденной крепости, который нам трудно понять или хотя бы воспринимать всерьез.

Заманчиво выводить радикальные различия между мировоззрениями Гитлера и Штреземана из резких различий между их биографиями. Долгий и мучительный поиск Гитлером своего места в мире слишком известен для того, чтобы имелась нужда его пересказывать [28] . Несомненно, он составляет яркий контраст с историей восхождения Штреземана по социальной лестнице. Поворотным пунктом для них обоих стала война. Но если хроническая болезнь Штреземана воспрепятствовала его участию в боевых действиях во время Первой мировой, то Гитлер увидел войну из окопов. В свете этого обстоятельства едва ли удивительно, что Штреземан ухитрился сохранить присущий ему буржуазный оптимизм даже во время кошмара 1918–1923 гг., в то время как Гитлер видел окружающее в намного более мрачном свете. Тем не менее и Штреземан, и Гитлер были порождены одной и той же политической культурой. Оба они были сторонниками широко распространенного представления о том, что Первая мировая война являлась итогом состязания между империями [29] . Говоря более конкретно, оба они считали, что войну развязала Великобритания в сознательной попытке нанести ущерб Германии – ее сопернику в торговле и строительстве военно-морского флота. Однако в случае Штреземана эта «популистская» модель глобальной военно-экономической конкуренции смягчалась свойственным ему пониманием взаимосвязанности мировой экономики и, в первую очередь, тем значением, которое он придавал США, видя в них противовес Великобритании и Франции. Напротив, мировоззрение Гитлера было намного более ожесточенным. Он считал либеральную идеологию прогресса, достижимого путем трудолюбия, упорства и свободной торговли, не более чем ложью, распространяемой еврейскими пропагандистами. По сути, любая попытка немецкого народа достичь избавления посредством трудолюбия и торговли в конце концов обрекла бы его на противостояние с Великобританией. Германии снова пришлось бы столкнуться с раскладом августа 1914 г. – неодолимым континентальным альянсом, организованным и финансируемым еврейскими банкирами из Сити. И всемирный еврейский заговор, властвующий уже не только в Вашингтоне и в Лондоне, но и в стране большевистской диктатуры, снова одержал бы победу над Германией.

См. недавнее резюме: Kershaw, Hitler: Hubris, 1-69.

О значении этой идеи см.: A. Ritschl, «Die NS-Wirtschaftsideologie – Modernisierungs-programm oder reaktionaere Utopie?», in M.Prinz and R. Zitelmann (eds.), Natio-nalsozialismus undModernisierung (Darmstadt, 1991), 48–70.

В глазах Гитлера решающими факторами в истории человечества были не работа и трудолюбие, а борьба за ограниченные средства существования [30] . Великобритания могла жить за счет свободной торговли, но лишь благодаря тому, что она уже сколотила империю с помощью военной силы. Для поддержания достойного уровня жизни немецкому народу требовалось «жизненное пространство», Lebensraum, а приобрести его можно было лишь путем завоевания. Вильгельмовская Германия с огромным энтузиазмом строила колониальную империю, но в результате драгоценная немецкая кровь распылялась по всему миру. Гитлер вместо этого отдавал предпочтение захвату единого «жизненного пространства» на востоке. В этом отношении можно снова подметить сходство с идеями аннексионистов времен войны. После Брестского мира Штреземан тоже мечтал о германском Grossraum на востоке. Но, как мы видели, основная цель Штреземана состояла в создании достаточно крупного рынка, способного сравняться с американским. Напротив, Гитлеру была нужна земля, но не ее коренные обитатели. Цель завоевания состояла не в том, чтобы добавить к немцам не-немцев. Население завоеванных территорий следовало устранить. Буржуазным властям Германской империи не хватало смелости для столь радикальной расовой политики по отношению к крупному польскому меньшинству, населявшему восточные окраины страны. Но если Германия хотела победить, то у нее не было альтернативы безжалостной политике завоевания и геноцида. Сама судьба обрекла Германию на неизбежную войну. Если говорить о конкретных шагах, Гитлер, по-видимому, представлял себе ряд более-менее систематических действий, начиная с присоединения Австрии, за которым последовало бы подчинение крупных государств, образовавшихся после ее распада в Центральной Европе – в первую очередь Чехословакии, – а кульминацией этого процесса должна была стать расплата с французами [31] . Тем самым был бы расчищен путь для похода на восток. Разумеется, Гитлер не желал повторять расклад Первой мировой войны – и тут ключевую роль играла Великобритания. Гитлер был твердо убежден в том, что в отличие от экспортоориентированной стратегии, неизбежно приводившей к столкновению с глобальным влиянием Британской империи, его стратегия континентальной экспансии не представляла фундаментальной угрозы для Великобритании, чьи основные интересы лежали за пределами Европы. Его стратегическая концепция 1920-х и начала 1930-х гг. основывалась на том, что он рассчитывал обеспечить доминирующие позиции Германии в Европе, не вступая в конфликт с Великобританией. Более того, выворачивая логику Штреземана наоборот, Гитлер полагал, что Великобритания станет рассматривать Германию как союзника в неизбежной конкурентной борьбе с Соединенными Штатами.

Zweites Buck, 46–69.

Особенности восточноевропейской стратегии Гитлера обрисовываются в: Weinberg, Foreign Policy I, 14–20.

В детстве, подобно миллионам германоязычных мальчиков, Гитлер с увлечением читал «немецкие вестерны» Карла Мая [32] . Сразу же после окончания Первой мировой войны его восторг перед США несколько поблек. Прежде всего это затронуло президента Вильсона, который после заключения Версальского договора стал в Германии объектом почти всеобщей ненависти. В 1923 г. Гитлер писал, что лишь приступом временного слабоумия по причине мук голода, вызванного англо-еврейской блокадой, можно объяснить, почему Германия отдалась на милость «такого мошенника, как Вильсон, который прибыл в Париж в сопровождении 117 еврейских банкиров и финансистов…» [33] . Соединенные Штаты практически не фигурируют в стратегических замыслах Гитлера, отразившихся в начерно написанном на следующий год Mein Kampf. Три года спустя, с учетом той роли, которую США играли в германских делах, такая узость кругозора была уже невозможна. Как не мог не заметить Гитлер, США – даже не являясь элементом европейского баланса вооруженных сил – были экономической державой, с которой следовало считаться. Более того, поразительные индустриальные успехи США изменили параметры повседневной жизни на «старом континенте». Как выразился сам Гитлер в одном из несомненных ключевых пассажей своей «Второй книги»,

О связи между Карлом Маем и Гитлером см. противоречивую статью: К. Mann, «Cowboy Mentor of the Fiihrer», Living Age, 359 (1940), 217-22. Попытку опровергнуть эту связь см. в: В. Linkemeyer, Was hat Hitler mit Karl May zu tun? (Abstadt, 1987). О творчестве Мая в контексте изображения Америки в немецкой литературе см.: J. L. Sammons, Ideology, Mimesis, Fantasy (Chapel Hill, NC, 1998), 229-45. О популярности Мая и жанре авантюрной литературы см.: R. Frigge, Das erwartbare Abenteuer: Massenrezeption und literarisches Interesse am Bei-spiel der Reiserzaehlungen von Karl May (Bonn, 1984), 150-58.

Об этом и дальнейшем см. содержательный разбор в: Р. Gassert, Amerika im Dritten Reich (Stuttgart, 1997), 35-6, 87-103, опровергающий все предыдущие работы о Гитлере и Америке.