Цена всех вещей
Шрифт:
Когда Эхо открыла дверь, я услышала вой. Это был пронизывающий, непрекращающийся звук. Одна нота.
Увидев меня, Эхо просияла и жестом пригласила войти, а затем убежала на кухню. Я не понимала, что делать, и переступила порог. Мать Эхо корчилась на диване, уткнувшись лицом между двух подушек. Все, что я видела, — были ее седые спутанные волосы. Это она так пронзительно выла. Я не понимала, как гекамистка еще дышит. Она лежала абсолютно неподвижно, напряженная, как струна. Словно любое прикосновение могло привести в действие невидимую пружину взрывного устройства.
Я прислонилась спиной к входной двери. Эхо пошарила по шкафчикам и наконец залезла в холодильник. Оттуда она достала яблоко и инструмент, напоминающий хоккейную шайбу.
— Что с ней стряслось?
— Она умирает.
Я похолодела.
— Может, стоит позвонить в больницу?
— Это не тот вид смерти. Дай мне минутку.
Эхо положила на стол шайбу, а яблоко сверху на нее. Внезапно яблоко вдруг поднялось в воздух и закачалось, точно намагниченное. Она села перед странным сооружением и уставилась на покачивающееся яблоко.
Давление воздуха заметно усилилось, словно мы летели в самолете. У меня заложило уши. Стало так жарко, что рубашка прилипла к коже. Все это время мать Эхо продолжала неразборчиво завывать на диване.
— Что ты де…
— Тихо.
Я не могла оторвать глаз от яблока, которое осталось единственным пятном света в темном помещении.
Эхо наклонилась к свету. До этого момента я и не замечала, что она сняла свое любимое пальто, оставшись в футболке с длинными рукавами. Она закатала рукава, обнажая порезы от запястья и до плеча — некоторые из них казались свежими и даже не покрылись коркой.
Она взяла выщербленный каменный нож и выбрала точку. Я хотела подбежать и выбить нож у нее из руки, но не смогла пошевелиться. Делая надрез, она даже не пикнула. И не закрыла глаза. Она смотрела — и я тоже — как кровь из раны капала на хоккейную шайбу. Свет несколько раз моргнул, а затем комната осветилась багровым. Мне показалось, будто над яблоком я увидела чье-то лицо — злобное и дьявольское, а потом Эхо закричала. Я тоже закричала, зажмурив глаза и накрыв голову руками.
Когда я открыла глаза, в комнате было тихо. Только мама Эхо перестала выть. Она стояла возле кухонного стола и жевала яблоко. Эхо обмякла, голова ее лежала рядом с шайбоподобной штуковиной. Теперь, когда дом уже не казался готовым взлететь на воздух, я смогла подойти к Эхо, чтобы убедиться, что она еще дышит. Так оно и было.
Мама Эхо похлопала дочь по здоровой руке.
— Спасибо, — сказала она и легла на диван. Хруст яблока эхом разносился по комнате. Рука Эхо уже заживала, но лоб был перепачкан кровью.
Эхо гекамистка.
И ее не должно было существовать.
Все гневные обвинения, так заманчиво звучавшие в моей голове, вдруг стали совершенно бессмысленными. Эхо уже ничего не могла с этим поделать.
Я открыла и закрыла несколько шкафчиков прежде, чем нашла большую упаковку бинтов и антисептические влажные салфетки. Едва я приложила к ране салфетку, Эхо проснулась и дважды моргнула.
— Ты достала деньги? — слабым голосом сказала
Прежде чем ответить, я несколько секунд сидела с отвисшей челюстью.
— Ты серьезно? Я пришла сюда, чтобы высказать свое фи, — Маркос все знает, а это значит, что скоро узнают и остальные. Я думала, ты устала ждать и рассказала ему.
Эхо ссутулилась и вся как-то съежилась.
— С чего бы мне рассказывать Маркосу? Держать все в тайне было моим единственным рычагом давления.
— Что ж, кто-то рассказал Маркосу.
— Может, он сам догадался, что ты лжешь.
— Мы с ним почти не виделись со дня похорон. У него не было возможности тестировать меня на всякие глупости об Уине.
Она резко втянула воздух так, словно я ее ущипнула. Больно.
— Ты разве не понимаешь, что это не шутки? Если ты не помнишь человека, это не значит, что он не умер.
Я потерла запястье в том месте, где болело сильнее всего.
— Я понимаю.
— Ты не можешь понимать. В том-то и загвоздка.
Она стерла кровь. На месте пореза осталась ровная линия, несмотря на то, что у камня, который Эхо до сих пор сжимала в руке, были зазубренные края.
— Это я рассказала Маркосу, — донеслось с дивана.
Мы с Эхо одновременно повернулись.
— Мама — зачем?
— Если бы ты получила деньги, ты бы меня бросила, — голос матери Эхо стал тише, она закрыла глаза. Огрызок яблока остался у нее на груди. — Я не могла этого допустить. Для моей Эхо слишком опасно выходить в мир… слишком много опасностей…
— Ты говорила с моей матерью? — спросила меня Эхо.
— Ну, — замялась я. — Да. Но… разве вы обе не шантажировали меня? Вместе?
Эхо медленно покачала головой:
— Она не хочет, чтобы я уезжала. Беспокоится обо мне. Черт.
Я попыталась сменить тему.
— Что такое?.. Я хочу сказать, ну, что с ней на самом деле стряслось?
Эхо склонилась над матерью, которая, похоже, уснула на диване, и начала бинтовать руку.
— Такое происходит, когда мы теряем членов ковена. Сначала страдает рассудок, затем наступает период боли. Внезапных, опустошительных приступов. В конце концов мы теряем способность есть, говорить и… — Она пожала плечами. — Чем больше творишь заклинаний, тем быстрее это происходит. Вот почему я до сих пор в порядке, а она так страдает. Я сотворила несколько заклинаний, чтобы притупить боль.
— Почему бы не сотворить одно-единственное заклинание и исцелиться?
Эхо покачала головой:
— Одно заклинание в таком состоянии способно ее убить. Все, что я могу, — это на время смягчить боль. Выкроить себе чуть больше времени.
— Больше времени для чего?
— Для того чтобы выбраться из города и убедить других гекамистов принять нас в ковен. И спасти ей жизнь.
— А ты не можешь просто им написать?
— Я вне закона. Меня вообще не должно существовать на этом свете. Если меня поймают, посадят всех членов ковена. Я должна переговорить с ними с глазу на глаз. Возможно, даже заплатить. Для чего, по-твоему, мне нужны деньги?