Цена всех вещей

Лерман Мэгги

— О! — Я посмотрела на мать Эхо, спящую на диване. — Ох. Она разве не хочет найти новый ковен?

— Она боится. Что меня поймают и заберут. Боится, что я ее брошу.

— Но ты ведь действительно собираешься ее оставить.

— Будь мы обе в последние полгода в нормальном состоянии, она бы лучше понимала, зачем мне надо уехать. — Эхо махнула рукой в сторону дешевой мебели. — Люди хорошо платят за то, что мы делаем, но мама всегда прячет деньги. Говорит, что не хочет привлекать к себе внимание. Мне никогда не удавалось их найти. Я даже не

уверена, что она сама помнит, где они. Так что я должна накопить денег самостоятельно.

Несколько мгновений мы сидели в тишине. До меня вдруг дошло, что все то время, пока я ходила в школу, Эхо вынуждена была сидеть в этом малюсеньком доме, невидимая для всех — до тех пор, пока у кого-то из нас не возникала нужда в ней или ее матери.

— Так, значит, ты гекамистка, — сказала я.

Эхо кивнула.

— И так было всегда? Я имею в виду, заклинания?

— Более или менее. Еда, кровь, воля. — Она повторила эти слова, точно мантру, затем откусила зубами кусок медицинского пластыря и закрепила бинт.

— А это… больно?

— Адски.

— Тогда зачем ты это делаешь?

Она уставилась на меня сквозь запачканные кровью волосы.

— Это не просто боль. Это еще и наслаждение — иметь силу. Быть частью чего-то большего, чем один человек. Чего-то прекрасного. Я поддерживаю порядок мироздания, обеспечиваю равновесие. Это приятное чувство. — Она опустила рукава рубашки, скрыв свежую перевязку. — Плюс это мой выбор. Я должна была помочь маме, прекратить ее страдания.

— И ты никогда об этом не жалела?

На секунду мне показалось, что Эхо сейчас на меня набросится, но потом она, видимо, все-таки передумала.

— Бывали моменты. Когда было бы проще… не быть гекамисткой.

Я видела по телевизору, как гекамисты протестовали против закона, запрещающего вступать в ковены, но они никогда не заявляли об этом вслух. Они говорили об истории, о природном балансе и свободном рынке и о древней мировой истории гекама. Никаких «еда, кровь, воля». Никакой боли.

Эхо откинулась на стуле. К ее щекам прилипли окровавленные пряди. Я протянула упаковку с влажными салфетками, и она вытащила себе несколько штук.

— Что ж, раз тайна выплыла наружу, думаю, мы в расчете, — сказала она.

— Да-да. Удачи. — Я направилась к двери, осторожно огибая неудобно стоящий диван, на котором спала старая гекамистка.

— Эй, — окликнула меня Эхо. Она задумчиво закусила нижнюю губу. — В ту ночь, когда Уин погиб, он собирался мне заплатить. Неужели ты вообще ничего не помнишь?

Я внимательно оглядела ее с головы до ног: от слипшихся волос до пряжек на ботинках. У нее были светло-карие глаза и острое, угловатое лицо. У меня вновь возникло это не воспоминание, нет, но непонятное чувство — ощущение какой-то плавучести. Воздух и свет.

— Ты кажешься смутно знакомой. Не знаю, что это значит, но у меня есть странное воспоминание чего-то светлого.

Она улыбнулась шире, потом еще шире, так, что ее рот чуть не треснул, и разрыдалась.

Возможно,

мне следовало развернуться и уйти. Но снаружи меня не ожидало ничего, кроме просмотра видео с давними представлениями и друзей, которые мне больше не доверяли. Удивительно, но Эхо напомнила мне Диану, по крайней мере, прежнюю Диану, которая нуждалась в лидере, нуждалась в моей силе. Несмотря на то что Эхо была гекамисткой. Несмотря на то что теперь я была единственной, кто знал ее собственную тайну. Тайну, которая делала ее настоящей.

Я вернулась на кухню и села напротив нее. Эхо сидела за столом, скрестив руки, и продолжала рыдать. Слезы текли по ее щекам, смешивались с кровью и капали с кончика носа на черные рукава. Возможно, именно так выглядела бы я, если б не воспользовалась заклинанием. Если бы ощущала настоящее горе.

— Я никогда не влюблялась. Ни в него, ни в кого-то еще, — спустя какое-то время сказала она.

— О. Ну ладно.

— Но он слушал, он доверял мне. Долгое время я была сама по себе. Я… скучаю по нему. — Она вытерла глаза рукавом.

— Каким он был?

Она опустила глаза. Ее пальцы впились в шов рукава.

— Он играл в бейсбол. Заботился о сестре.

— Я видела ее, — сказала я, вспомнив маленькую бледную девочку, которая отчаянно цеплялась за меня на похоронах. Где она сейчас? Стала бы прежняя Ари искать ее, проводить с ней время? Скучает ли девочка по мне?

Эхо вскочила так резко, что мне показалось, она потеряет сознание. Эхо покачнулась, но устояла. Затем собрала тарелки и свалила их в раковину. Шайбу она убрала в шкафчик, где стояла груда выщербленных противней. Грязные бинты полетели в помойку, а чистые туда, откуда их достали. Она двигалась по маленькой кухоньке настолько быстро, что уследить за ней было невозможно.

— Уин был хорошим братом, — сказала она. — Не то чтобы мне было с кем сравнивать. Я единственный ребенок, это уж точно — даже представить трудно, как маме удалось меня заиметь. У гекамистов проблемы с деторождением. Вот почему большинство гекамистов старались вступать в ковен уже в почтенном возрасте. В те времена, когда это было еще легально. Они ждали, пока у них появятся дети. — Она вдруг остановилась на месте, словно шокированная собственными словами.

Я тоже пребывала в шоке. Никаких детей. Никогда. Не то чтобы я собиралась в ближайшее время обзаводиться ребенком, готова поспорить, и она тоже, но жить с подобным приговором непросто.

— Но ты хотела узнать про Уина, — тихо сказала она. — Не обо мне. Хотела бы я что-нибудь тебе рассказать. Но я почти ничего о нем не знала — у меня даже не было шанса…

Лучше бы я не спрашивала. Это было глупое, эгоистичное желание. Желание той части меня, которая изучала отрывки из старых выступлений, надеясь откопать доказательство… чего? Секретики, поцелуи и взгляды не имели для меня никакого значения. Все это было вырвано из контекста. Я методично и эгоистично подбирала ключики к Уину, в то время как другие страдали.