Ценный подарок (сборник)
Шрифт:
— Милый, — ласково сказала жена, — какой ты забывчивый! Неделю назад ты подарил последнюю пачку «шведки» Ляле Камерницкой, твоей ученице, пожелав ей литературного успеха.
— Было, — согласился Копьев, — но ты могла бы удержать меня.
— Я пыталась, но ты сказал, что это не мое дело.
— Наверное, я пошутил, — оправдывался Ярослав Иванович. — Впрочем, не будем ворошить прошлого. Что же делать сейчас? У меня творческий взрыв.
— Дорогой мой, это очень просто:
— Эврика! — вскричал Копьев и, не попрощавшись, положил трубку.
В хозяйственном отделе организации не было никого, кроме сторожа, который, воткнувшись всем телом в телевизор, смотрел повторение хоккейного матча, передававшегося вчера вечером.
— Здравствуйте, Александр Ефимович, — вежливо приветствовал его Копьев.
— Ах ты, тудыть твою в качель! — вскричал сторож. — Обратно Баранчиков скиксовал. Нет, ты смотри, что «спартачки» делают!
Копьев был чужд хоккейным баталиям, его занимала одна жгучая мысль, поэтому, не разделяя накала страстей Александра Ефимыча, он всячески постарался вывести его из сомнамбулического состояния. Наконец сторож сказал волчьим голосом:
— Чего нужно? — и посмотрел на члена правления так, будто видел его в первый раз.
— Где все ваши? — требовательно спросил Копьев.
— Кто где. Кто заседает, а Ия Герасимовна рожает.
— Такая старуха?!
— Так это же не она, а ейная внучка. Ия Герасимовна болеет за нее. Это еще потрудней будет, чем рожать. Смотри-ка, Кустиков долбанул клюшкой Харламова! За это с поля удалять нужно. А судья чего моргает?!
Положение на хоккейном поле складывалось сложное, но Ярослава Ивановича это ничуть не интересовало.
— Хорошо, — нетерпеливо сказал он, — пусть рожает, пусть болеет, пусть делает что хочет, мы обойдемся без нее. Сейчас вы откроете чулан и выдадите мне две пачки шведской бумаги.
— Как? — впился в него свинцовыми дробинками глаз сторож. — Чего ты толкуешь?
— Откроете чулан и выдадите мне две пачки шведской бумаги, — громко повторил Ярослав Иванович.
— А ты не кричи, — обиделся Ефимыч, — в нашем семействе глухих не было. Дед Варфоломеич до девяноста лет дотянул, а слышал, как между обоями тараканы шуршат. Открыть, говоришь, тебе чулан? Это через чего же?
— Неужели не понимаете, мне нужна шведская бумага!
— Тебе надобна, а мне на грабеж идти?
— Какой грабеж? Ключ у вас от чулана есть?
— Непременно имеем.
— Выдайте мне бумагу, а я вам — расписку, и деньги заплачу.
— Деньги, — вздохнул Ефимыч, — нет уж, не приспособлен я деньги при себе иметь. Могу их пустить не по назначению.
— Хорошо, — рассердился
— Не дам, — тупо сказал Ефимыч, — не могу я народное добро посторонним раздавать.
Ярослав Иванович побледнел.
— Что вы несете! Какой я посторонний, я — член правления!
— А это нам не к делу, — сказал Ефимыч и встал у чулана с бумагой, как часовой у порохового погреба. — Мы только завхозотделом товарищу Бубликову и председателю Толоконцеву подчиняемся, а другие-разные нам ни к чему.
— Ах вы!.. — разъярился Копьев. — Это я-то разный! Ну, погодите, вы еще поплатитесь!..
С этими словами он выскочил на улицу.
В расстегнутом пальто автор семи романов, трех повестей и шести непоставленных пьес мчался в здание правления, расположенное неподалеку от хозяйственного отдела. Резкий мартовский ветер со снегом бил ему в лицо, кинжалы сосулек угрожающе свисали с крыш, и, если бы это увидела Варвара Михайловна, ужас пронзил бы ее трепетное супружеское сердце.
Тяжело дыша, останавливаясь через каждые пять ступенек, Копьев поднялся в приемную председателя.
Секретарша Толоконцева, похожая на маркизу, встретила Копьева хорошо отработанной улыбкой.
— Ярослав Иванович, — нараспев произнесла она, — я так счастлива видеть вас. Куда вы исчезли?
Копьев, обычно вежливый и по-старомодному галантный с этой красивой дамой без возраста, даже не поздоровался с ней и мрачно спросил:
— Толоконцев у себя?
— Конечно. Роман Борисыч будет рад видеть вас.
Копьев сильно толкнул дубовую дверь и вошел в председательский кабинет.
Большой, густоволосый, с вислыми плечами и каменной шеей борца, председатель сидел верхом на стуле, закрыв своим могучим телом экран телевизора.
— Вперед, вперед, Дубинин! — кричал он высоким пронзительным тенорком. — Шайба!.. Шайба!..
Ярослав Иванович зажал уши обеими руками, боясь, что лопнут барабанные перепонки.
Матч окончился. Толоконцев, выключив телевизор, увидел Копьева и направился к нему.
— Привет, Яроша, — протянул он широкую, как лопата, руку, но Ярослав Иванович невольно отошел в сторону, избегая пожатия председателя.
— Ну что, видел, какая игра? Дали мы им! — ликовал Толоконцев.
— Нет, я вообще не любитель этих кулачных боев, — сухо сказал Копьев.
— Не любитель, — с состраданием посмотрел на него председатель. — Да что ты? Как же так? Это — зрелище эпохи. В Риме были гладиаторы, в Испании — коррида. А сейчас — хоккей. Понимаешь, он объединяет людей всей планеты, разных рас и вероисповеданий.