Центр роста
Шрифт:
Трапезная вздохнула мучительным вздохом. От грез очнулся даже Пирогов, который теперь перетаптывался, сумрачно смотрел сквозь шерсть и что-то, казалось, порывался сказать. Свеча, стоявшая ближе других к Трикстеру, встрепенулась и погасла; поплыл дымок, мешаясь с невидимой и тоже отлетающей душой.
– Не приближайтесь!
– рявкнул О’Шипки.
– Но ему надо распутать бант, он задохнется, - пролепетала Анита.
– Нет. Он уже задохнулся. Отойдите в сторону, вы мне застите свет.
– Зачем вам свет, вы же нюхаете, - заметил Ахилл.
–
– Пропустите меня, - приказала Мамми и выступила вперед.
– Мне знаком этот запах.
– Откуда, позвольте спросить?
– пробормотал Шаттен, с опаской отодвигаясь.
Тем временем Мамми присела на корточки, принюхалась и встала, оправляя юбку.
– Мистер прав, - согласилась она.
– Ошибиться трудно.
О’Шипки расправил на ладони носовой платок и взял им за ножку недавний фужер.
– Вы можете понюхать и здесь, если угодно. Все тот же Аромат, - в последнем, намеренно подчеркнутом слове, таился смертельный яд.
– Я не понимаю, - каркнул Ядрошников, который до сих пор безмолвствовал и постепенно приходил в себя после сильного потрясения.
– Он что же, мертв?
О’Шипки отвесил ему поклон:
– С вашего позволения. Не возникает ли у вас желания пересмотреть ваши взгляды насчет метафорической природы кровавых дел?
И он победно умолк, потому что длинная фраза лишила его кислородных резервов.
В ту же секунду Цалокупин запрокинул голову и закатил глаза, падая в обморок, что оказалось серьезным испытанием для его брата. Анита, отвлекшись от созерцания трупа, поспешно подставила им стул. Перепуганный Холокусов взялся делать Цалокупину искусственное дыхание, дыша рот в рот.
– Подложите салфетку, - шепотом подсказала Мамми.
– Мало ли, вдруг у него зараза какая.
Растревоженный Пирогов кряхтел, не находя в себе силы выступить с заявлением.
– Утешься, брат, - Ахилл приобнял его за полотняные плечи.
– Ты видел лики смерти, ты знаешь. Гони от себя печаль, мы еще разыграем не один эндшпиль.
И тот, бесконечно доверяя своему вечному противнику и столь же неизменному партнеру, притих и вернулся к партии.
О’Шипки пристально посмотрел на Ахилла.
– Что это у вас в руке?
Тот уставился на свой стакан:
– Если не ошибаюсь, джин. А в чем дело?
О’Шипки не успел ответить, вмешался Шаттен:
– Дамы и господа, я предлагаю немедленно удалиться из этого скорбного зала. Давайте оставим здесь все, как есть, и ничего не будем трогать до прибытия полиции.
– Полиция!
– нервно воскликнул Ядрошников, багровея.
– Она не прибудет, мистер Шаттен! Вы, кажется, забыли, что мы оказались заложниками стихии.
– Не век же нам быть заложниками, - ответил Шаттен с неожиданным хладнокровием.
– Рано или поздно сообщение восстановится, и силы правопорядка доберутся до острова.
– Мистер Шаттен тоже прав, - подала голос Мамми, имевшая вид еще
– Это наш долг. Нам нельзя прикасаться ни к телу, ни к рюмке - ни к чему.
– Дорогая Мамми, - раздраженно запыхтел директор.
– Помощи может не быть ни завтра, ни через неделю, ни даже через месяц. Вы не знаете здешних штормов. Что вы под этим разумеете: «не прикасаться к телу»? Уж к телу-то нам хочешь, не хочешь, а придется прикоснуться! Вы представляете, во что превратится мистер Трикстер через месяц, если останется здесь? И где нам кушать? Нет, его обязательно надо положить в специальный холодильник.
Почти все присутствующие содрогнулись, узнав о существовании специального холодильника. Директор между тем полез себе в одежду и вынул пузырек с каким-то снадобьем.
– Цалокупин! Как вы себя чувствуете?
– Я Холокусов, - поправил его Холокусов, обнимавший обмякшего брата.
– Ему очень плохо, господин директор. Он в шоке.
– Возьмите вот это, и пусть он вдохнет.
– Минуточку, - О’Шипки отреагировал молниеносно и выхватил у Ядрошникова пузырек.
– Позвольте полюбопытствовать, что в нем?
– В нем? Нашатырный спирт, - опешил директор, не понимая. Но тут же начал понимать и сразу побагровел еще сильнее: - Вы… вы намекаете… вы позволили себе предположить…
– Господин директор, поверьте, что у меня нет другого выхода, я должен быть начеку, - объяснил О’Шипки, стараясь быть предельно любезным.
– Это не самоубийство. Старина Трикстер был не из тех, кто стал бы сводить счеты с жизнью таким вот образом.
И он дернул ногой, метя в труп.
– Правильно, - серьезно согласилась Анита.
– Я не буду распутывать бант. Пусть распутывает полиция.
– Если я правильно вас понял, О’Шипки, - заметил Ахилл, - вы считаете… Аромат, дружище, постой, не лезь сюда, наступишь… Вы твердо уверены, что смерть мистера Трикстера имеет насильственную природу.
– Загубили, - слабо прошептал со стула Цалокупин, очнувшийся без участия нашатыря.
– Именно так, - поклонился О’Шипки.
– И, кто бы это ни совершил, он смог бы сделать неплохую карьеру в нашем Агентстве. Он не только организовал Неприятность, но и сумел сообщить ей некоторую пикантность, донельзя запутав дело. Господин Ахилл, я повторяю свой вопрос: что вы держите в руке?
– Я же ответил, что джин, - Ахилл заносчиво нахмурился.
– Меня пока что не интересует содержимое. Во что налит этот джин?
– В стакан, как видите, - озабоченно констатировал Ахилл, понемногу начиная соображать.
– Но это не мой стакан, я взял со стола первый попавшийся. Здесь, знаете, не принято церемониться…
– Верно, - О’Шипки сочувственно кивнул.
– Вы взяли стакан Трикстера, потому что это Трикстер пил из стакана. А вы из чего изволили выпивать?
– Из фужера, - Ахилл побледнел, моментально забыв о своей хрестоматийной пяте, которую расписывал в качестве единственного уязвимого места.