Центр роста
Шрифт:
– Это отличное начинание, - согласился Балансиров и жестом пригласил Петра Клутыча сесть.
– Но я не думаю, что стоит включать его в предвыборную программу. И рельсовый комитет не ищи.
– Почему?
– Потому что они пришлют специалистов по транспортным переименованиям. И те приедут в белой машине с красным крестом.
– А-а, - нахмурился Барахтелов. Он задумчиво сгреб в кулак полукартофельный нос, но сразу отпустил и протер невыспавшиеся глазки-бусинки.
– Зачем у нас «УМКА» написано?
– спросил Петр
Балансиров довольно улыбнулся, встал и начал прохаживаться по штабу, напоминая сороку в поисках сверкающего предмета.
– Это все нашего идеолога старания, - он похлопал Барахтелова по плечу.
– Придумал для партии хорошее название.
– «Умеренно Мыслящий Кипучий Актив», - пояснил Барахтелов.
– Нравится?
– Очень нравится, - сказал Петр Клутыч.
– Только, по-моему, трудновато запомнить.
– Это не беда, - возразил Балансиров.
– Никто и не будет расшифровывать. Проглотят целиком. Надо будет кому-нибудь поручить нарисовать эмблему: медвежонка на льдине, с мороженым или со штыком… Должно получиться что-то домашнее, родное, из детства, из мультфильма. Чтобы избирателю захотелось проголосовать без всяких программ и деклараций.
Петр Клутыч одобрил этот план, невольно любуясь собственным портретом, который висел под квадратными часами. «Часы истории», - припомнилось Петру Клутычу. Ему стало тревожно, и он засмущался.
– А лозунг-то!
– он ударил себя по лбу, гоня неловкость.
– В литературном отделе уже подобрали, - Балансиров раскрыл записную книжку.
– Удивительно простой, доходчивый и красивый. Из учебника грамматики Смирновского.
Дверь отворилась, и вошел, шаркая валенками, старик Блошкин.
– А, товарищ Блошкин!
– воскликнул Балансиров.
– Присаживайтесь, вы очень кстати. Мы тут с товарищами обсуждаем предвыборный лозунг. Очень интересно ваше мнение как официального старейшины.
Блошкин, приехавший с первой дальней электричкой, присел рядом с Петром Клутычем. Балансиров завербовал его лично, и дед, почувствовав себя нужным и важным, ожил: помолодел, расправил плечи. С недавних пор он даже клюкой пользовался не без пижонистой элегантности, в качестве трости.
– «Воробей - птица. Россия - наше отечество. Смерть неизбежна». Каково?
– обратился Балансиров к собравшимся.
– Просто, доступно! И Россия есть, и отечество!
– Вот это… про смерть убери, - прохрипел Блошкин.
– Да, про смерть надо выкинуть, - согласился Петр Клутыч.
– Там у вас диверсия, снаружи, - продолжил Блошкин.
– Вот, посмотрите.
Он протянул однопартийцам сорванный с двери лист. «УМКА» подрос и вытянулся в длину, обогатившись приставкой «недо».
Глава 2
– Дорогой мой человек, - обратился инопланетянин к Медору Медовику.
Медор, разбуженный
«Действительно, за умных взялись, - удивленно подумал он.
– Ну-ну, послушаем с интересом».
– Фобка Дурак!
– закричал дрессированный попугай Медора.
Но тут Медору показалось, что это вовсе не инопланетянин, а сам Сатана, который принялся его искушать: дескать, я тебе послужу здесь, а ТАМ ты пойдешь со мной.
– Нет уж, - слукавил Медор, пуская кольца.
– Давай лучше наоборот: это я тебе послужу здесь, зато ТАМ мне будет хорошо. Договорились?
Сатана почесал в затылке:
– Это тебе постараться придется!
– Так ясен пень…
Медор, когда разговаривал со всякой сволочью, бывал очень прост в общении.
Сатана понуро стоял и переливался зеленым в предутреннем свете.
– Ну, что же ты?
– приободрил его Медовик.
– Ошибся дверью? Кадровый кризис? Дураков не осталось?
– Дорогой мой человек, - Сатана безнадежным голосом затянул сначала. Рога растаяли. Хвост обратился в дым, оставив после себя туманный росчерк.
Медор испытал раздражение.
– Говори скорее, - посоветовал он.
– Тебя уже пеленгуют, ты это знаешь? Истребитель улегся на боевой курс. Сейчас он тебя расстреляет, настоящего.
…Визит оставил в Медоре неприятный осадок. Когда посрамленный призрак, напуганный обнаружением и уничтожением, удалился, майор натянул солдатское одеяло до подбородка и мрачно задумался над причинами посещения. Наиболее правдоподобную догадку он гнал от себя, не допуская в мысли.
Заснуть не удалось, и он связался за Балансировым.
– Не спишь, капитан?
– спросил он участливо.
– Подъезжай ко мне. Будем разговаривать, выпьем…
– Есть разговаривать и выпить, - отчеканил Балансиров без энтузиазма. Ему не хотелось выпивать и разговаривать в четыре часа утра. Но стиль неусыпной круглосуточной деятельности, давно перебравшийся в хромосомный набор, не позволил перечить. Когда Балансиров приехал, Медор Медовик стремительно отворил ему дверь и метнулся обратно, под одеяло, пока капитан вытирал ноги. Балансиров вошел в комнату и почтительно присел у постели Медора, а тот, пока шла беседа, так и лежал с одеялом, натянутым до самого рта.
К приходу капитана Медовик окончательно пришел в мечтательно-досадливое настроение.
– Окаянные времена, - пробурчал он, глядя, как Балансиров достает из портфеля закуску: круг колбасы и полбуханки черного хлеба.
– В кого на допросе ни ткни - все хотят жить в девятнадцатом веке. Непременно в нем! Не в восемнадцатом, скажем, и не в двадцать девятом, а подавай девятнадцатый. И жить там, конечно, не петухами и чушкарями, и даже не мужиками, а держать высшую масть. Пускай захудалое, но дворянство. На каждом допросе только и слышишь - хочу, мол, туда, хочу…