Центр роста
Шрифт:
Шаттен посмотрел в бинокль, любуясь закатным солнцем.
– Бросьте, дружище. Посмотрите, какой замечательный вид. Какая величественная панорама.
О’Шипки послушно уставился на сонное светило, невольно поддаваясь гармонии солнца и внутренних сфер, в которой снова каким-то боком участвовал спасательный круг. Он свесился за борт и вдруг расхохотался:
– Шаттен! Оставьте в покое ваш закат, идите сюда. Посмотрите вниз. Что вы там видите?
– Ничего, - ответил тот после паузы.
– Вижу воду. Вижу очаровательных медуз. По-моему, рыбки играют. А вон бутылка
– Десять тысяч богов! Где шлюпки? Вы видите спасательные шлюпки?
– Не вижу, - озадаченно молвил Шаттен.
– Шлюпок нет.
– Отлично. Еще чего нет?
– М-м… Я не могу судить с уверенностью, но нет и якоря.
– Молодец! Правильно. Он должен торчать вон оттуда, подальше. А он не торчит. Ну а как называется наша ладья?
– Сдаюсь, - Шаттен поднял руки, его бинокль сиротливо повис.
– В билете ничего не говорилось о названии судна.
– И неспроста, - подхватил О’Шипки.
– Оно никак не называется. Подведем итог: без шлюпок, без имени, без якоря и без команды мы плывем… не возникает ли у вас желания, дорогой Шаттен, все же закончить эту фразу банальным «неизвестно куда, без цели и смысла»?
Шаттен-младший нахмурился.
– Мне кажется, любезный, что вы опять уселись на своего конька. Вы снова намекаете на загробное странствие, и в этом я с вами решительно не согласен…
– Да неужели? Ну так оно станет загробным, не тревожьтесь! Не сегодня, так завтра!
– Пассажиров просят проследовать в ресторан для приема вечернего ужина, - сказал громкоговоритель, которого путешественники сперва не заметили. Оба задрали головы и поняли, что звук шел из круглой штуковины, принятой поначалу за сложную корабельную деталь.
– Спасибо!
– крикнул Шаттен, метя в штуковину.
– Позволю себе напомнить, что ужины все вечерние, утренних не бывает.
– К сведению пассажиров и водоплавающих салаг, - безучастно ответил голос.
– Наше плавучее средство находится под охраной сумеречных богов. Здесь все вечернее - ужины, завтраки и обеды. Пассажиров просят поторопиться.
– Ага, - Шаттен хлопнул спутника по спине.
– Все не так грустно, дружище! Нам не дадут умереть с голоду, а это уже нечто.
– Да, - кивнул О’Шипки, - спасибо им. Но почему такая тайна? Мне хотелось бы взглянуть на руки поваров…
– Коков, - поправил его Шаттен.
– А?
– Коков, - повторил тот шелковым голосом.
– Вы в море, дружище.
– Ах, да. Мне почудилось, будто вы предлагаете мне…
– Нет-нет, вы ошиблись.
По пути в ресторан довольный Шаттен-младший трещал без умолку:
– Вы плохо думаете о мире, О’Шипки. О людях вы думаете не лучше. Так нельзя. Все вам кажется мрачным и страшным. Такая позиция чревата трюизмами - море, загадочное судно, кровавое солнце, бесцельное плавание, рок и судьба, загробное царство. Потом идут обобщения и глобальные выводы: дескать, наш мир подобен этому неприглядному кораблю, порт прибытия неизвестен, все мы - игрушки, к чему наши мелкие страсти перед лицом божественной пустоты и простоты, но корабль плывет… я прав, согласитесь? Штампованное
– Заткнитесь, - оборвал его будущий полубог.
– Еще неизвестно, что мы покушаем. Я готов к неприятностям, а что же вы? Вас можно взять голыми руками.
– Как давеча, на чердаке, - усмехнулся Шаттен, и О’Шипки, плюнув, ускорил шаг, обогнал компаньона и нырнул в один из многочисленных подвальчиков.
Ближайший ресторан находился на второй палубе. К их приходу табличку с напоминанием о мероприятии кто-то снял, дверь была гостеприимно распахнута. Пахло крабами, сыром и редкими белыми винами с экзотических виноградников. Шаттен-младший потянул носом:
– Что за роскошь! Теперь-то ваше настроение изменится к лучшему!
О’Шипки пришлось согласиться, что Шаттен прав. Среди сотни белоснежных столиков стоял один накрытый. Из серебряного ведра торчало горлышко бутылки, похожее на баранью ногу. В фруктовой вазе созрел и обложился бананами надменный ананас. На донышках огромных дегустационных бокалов краснели вина; в длинной селедочнице лежало нечто, нарезанное крупными ломтями и щедро пересыпанное зелеными радостями, виднелся только бессильный рот, в который была вставлена оливковая веточка. С потолка - а может быть, из-под пола - растекался холодный джаз.
– Боги свидетели - у них настоящий камин! Смотрите, Шаттен!
И О’Шипки, забыв о приличиях, указал пальцем в сторону огнедышащей пещеры, где медленно проворачивалась на вертеле туша, обжаренная до полной неузнаваемости.
Шаттен шагнул в ресторан и степенно поклонился. Он громко произнес:
– Позвольте выразить сердечную благодарность экипажу и судовым властям за трогательную заботу, которую они…
– С кем вы разговариваете, - поморщился О’Шипки, проходя к столику.
– Вы не в пещере Али-Бабы. Присаживайтесь, и да прославятся боги!
Он выделил последнее слово и заложил себе твердую салфетку. В ладонь легло днище бокала. О’Шипки принюхался и пожал плечами:
– Что ж… Недурно. Альпийский компонент…
Шаттен сел напротив и потер руки:
– Совсем не тошнит! Никакой морской болезни! Потому что очень ровно идем. Какая замечательная штука, этот полный штиль.
О’Шипки, вполне успокоенный, пощелкал пальцами:
– Челаэк! Принесите нам устриц!
Но челаэк не пришел, и устриц не подали. Мурлыканье рояля сменилось барабанным соло.
– Давайте-ка мы с вами, О’Шипки, отведаем шампанского, - призвал его сотрапезник, берясь за горлышко.
– Давайте выпьем за успешное окончание нашего плавания.
Он зашуршал фольгой, чтобы раскутать стеклянную шею, простуженную во льдах.
– Вот увидите - простыни будут сырыми, - предупредил его О’Шипки.
– Устриц не могут подать…
– Перестаньте капризничать, вот ваши устрицы, - и Шаттен-младший указал на блюдо, которого О’Шипки сперва почему-то не заметил.
Тот удивленно воззрился на кушанье, которого потребовал просто так, из гонора. О’Шипки ни разу не пробовал устриц и не хотел их пробовать.