Центр
Шрифт:
И Карданов с Гончаровым тоже год с лишним не встречались, каждый из них поступил совсем не туда, куда другой, а там новые фрагменты живого великорусского языка обрушились на них: г р у п п а, п о т о к, с е м е с т р, с е с с и я, ф а к у л ь т а т и в. Год с лишним не виделись, а осенью, в Большом зале Консерватории, в антракте нос к носу: «Ха-ха, хо-хо, вот тебе и хо-хо, да ладно, пойдем в зал, уже звонок, в первом отделении он всегда восемнадцатый век дает, сейчас Шуберт и «Картинки с выставки», да вот смотри, у меня программка, не уходи после, интересно, что он на «бис»? Наверное, Дебюсси или Прокофьева, у выхода, договорились?» — с того вечера и пошло. А уж потом к ним подсоединился Кюстрин, еще позже Гончар притянул и Хмылова.
Они —
А спустя сколько-то лет познакомился Карданов с одной женщиной, она в этом эстрадном мире всем заправляла, и от нее все зависело: гастроли, пластинки, программы, не говоря уже о такой мелочи, как билеты на всё: на «Бонн ЭМ», например, за которые перед входом в концертный зал «Россия» вельветово-брючные южные люди сотенные прямо в руки совали. Он по наивности считал раньше, что если высшее музыкальное, консерватория, скажем, за плечами, то обязательно — солист концертирующий, букеты, заграницы, международные конкурсы. Но, встретив эту женщину и поразмыслив, легко понял, что не всем же… Что столько конкурсов не организуешь и скрипок Страдивариуса не напасешься. Все правильно. Тем более что все это ведь должно и работать, обеспечиваться, а это уже механизм, это уже министерства и ведомства, студии звукозаписи, концертные организации, жюри и комиссии. И на ключевых постах в них, конечно же, должны находиться люди, мягко говоря, разбирающиеся. И диплом консерваторский здесь очень и очень даже кстати.
С женщинами он знакомился все еще легко. Впрочем, может быть, это врожденное, а значит, и пожизненное качество? Карданов смело подходил и сразу начинал говорить что-нибудь совсем уж несообразное. Женщинам это нравилось. Ясное дело, что многое определяли место и время, и по собственным своим обстоятельствам нередко собеседница вынуждена была ограничиться поощряющей улыбкой и спешить дальше по своим делам. И он это знал, и никогда ни на что не рассчитывал, а просто говорил в свое и ее удовольствие. А когда человек ничего заранее не рассчитывает и получает удовольствие даже от поощрительной улыбки, это сразу чувствуется. Если на тебя не накидывают аркан из занудливых просьб и скользких предложений, если сохраняют твою свободу от всяческих обязательств, а значит, и свободу в любой момент прервать неизвестно как и из чего возникшую беседу, то… почему, собственно, ее и не продолжить?
Вот так она и продолжила — до самого входа в одно из этих своих учреждений, то ли Мос, то ли Рос, а может, даже и Союзконцерт, то есть это он не разбирал, а она, конечно, знала, куда идет, а он настолько не разбирал, что даже и не запомнил, она же ведь назвала в одну из тех десяти минут, когда они шли по солнечной, гомонящей Петровке от Страстного бульвара к Кузнецкому мосту, куда именно ей нужно. Он только запомнил высоченную дверь из блестящего желтым
Она с солнцепека успела проскользнуть в солидный полумрак и прохладу, а он только сумочку успел ей вслед протянуть, а сам уже ни одной, ни двумя руками тянуть за эту дверь не стал. Толку что, если только нос разрешат просунуть? Карданов не любил просовываться туда, куда его не приглашали. Не принадлежал к пронырливым. Повернулся, да и пошел, насвистывая что-то исключительно замечательное, то есть итальянское, если уж не прямо арию герцога, трактующего с глубоко обоснованных позиций о некоторой ненадежности сердца красавицы.
А она к концу рабочего дня устала жутко, это уж само собой, но все же заметила, что хорошее настроение так до вечера ее и не покинуло. Поэтому она вовсе не сожалела, что назвала свой телефон, жаль только, что на ходу, по ходу разговора, так что он скорее всего не запомнил, а если и запомнил, то не позвонит, кажется, он догадливый, должен сообразить, что все равно не застанет раньше двенадцати, когда она домой попадала, сразу и не вспомнит, такая уж работа, прах ее побери совсем, и не работа, а черт знает что, стиль жизни просто-напросто.
Витя действительно догадывался о чем-то подобном, но знал и железное правило азартных игр: новичкам везет. Позвонил, и точно: сказали, что нет и неизвестно. Железные правила железно не соблюдаются, и это тоже правило.
Мос, Рос или даже Союзконцерт — штука заметная, он дверь эту запомнил и имя-отчество тоже, конечно, не забыл. Через неделю зашел туда, в полумрак и прохладу, и записочку на входе оставил у охранителей, в которой черканул несколько слов и несколько цифр, которые его телефон означали.
…Так он стал ходить на эстрадные концерты. Нечасто, зато оглушительно. Децибелами там шарахали приличными, а билеты ему давали сверхбронированные, в первые ряды партера. Среди прочих выделял он английскую эстраду: если уж вообще рок-н-ролловскому этому безумию предаваться, всем этим «тяжелым», «холодным» и прочим рок-поп-хит-бэмсам подвергаться, то настоящее всегда лучше копии. Впрочем, и братья-славяне иногда за душу брали, особенно когда якобы случайно вплетали в расчисленные ритмы два-три цыганских мотива. Два-три хода, пусть синкопированных, пусть намеком, но не узнать нельзя же… скрипочкой из Гамбринуса донесется…
Она была лет на десять старше и раз в десять опытнее его бывшей жены Натальи и довольно быстро разобралась, что десять минут общения с ним — как в первый раз получилось — как раз в самый раз, если хочешь, чтобы хорошее настроение до вечера не оставляло тебя. Так у них повелось, чуть ли не только по телефону друг другу объяснялись. Она так даже и особенно любила эти провокационные мембранные нашептывания.
Конечно, можно бы вспомнить, что выпадало и другое. Однажды даже провели три дня и три ночи в одном мотеле под Москвой. На лодке по Волге катались. Среди белых берез ходили — мотель так и назывался «Белые березы», на бильярде с ним сыграла, первый раз в жизни кий в руки взяла, но тут железное правило насчет новичков сказалось-таки, закатила тихонько восемь шаров на глазах у изумленных профессионалов. Вечером официантка Вера, когда они ужинали в ресторане, все одобрительно так поглядывала на них, потом на минутку подсела к столу и рассказала, как много лет назад остановились у них в «Белых березах» на неделю киношники и с ними Марчелло Мастрояни. «Вот это мужчина!» — При этом Вера скромно опустила глаза и, тихонько вздохнув, умолкла, заставляя догадываться, насколько подробно довелось ей тогда оценить, что за мужчина Марчелло Мастрояни. А она называла Веру Верочкой и договорилась, чтобы завтрак в номер…