Централийская трагедия. Книга первая. Осень 1961
Шрифт:
На нижней перекладине картинной рамы, по центру, располагалась небольшая позолоченная табличка с выгравированной надписью. Текст был мелким, и, в силу слабого зрения, я не мог разобрать его, но предположил, что в нем содержалось имя изображенного на картине человека. Впрочем, нетрудно было догадаться, что то был портрет покойного дедушки Хелены, Грэхама Дальберг-Актона.
Марк подал говяжьи стейки в вишнево винном соусе. Заметив меня, парень душевно пожал мне руку, улыбаясь самой задорной и дружелюбной улыбкой. Его рукопожатие было крепким и выражало искреннюю радость знакомства.
– Добро пожаловать, дружище! Марк Остин, – представился он.
–
– Тьфу, – пренебрежительно фыркнул Марк, – Мы живем в свободной Америке, во второй половине двадцатого века, а не в средневековой рабовладельческой Англии. «Господин Томас», – жеманно передразнил он, – мой сверстник и станет мне другом, – предрек он, – Я буду звать его Томми. Рад, очень рад знакомству, – вновь обратился он ко мне и еще раз ретиво потряс мою руку.
Радушие Марка не было притворным. Появление в доме мальчишки ровесника вселяло в него неподдельный энтузиазм. Меня же нисколько не оскорбляло его панибратское отношение, напротив, я вздохнул с облегчением. Для мальчишки, выросшего в трущобах Филадельфии, казалось вычурным и диким, что в провинциальных городках аристократия держалась так же, как в начале двадцатого века: содержала гувернанток и переодевалась в изящные наряды перед ужином.
Все приступили к трапезе, и я также принялся за еду. У мяса была аппетитная корочка, но, разрезав его, я обнаружил, что оно было слабой прожарки, что называется «с кровью». Я попробовал кусочек – он был сочным и мягким.
– Грэхам Дальберг-Актон был щепетилен к традициям, – миссис Фостер кивнула в сторону портрета, подтвердив мою недавнюю догадку, – При его жизни, дом был полон прислуги, – Вспоминая былые времена, Элизабет мечтательно склонила голову и посмотрела куда-то вдаль, – Теперь же остались только мы трое. Я совмещаю обязанности камеристки Хелены и горничной, Гарм – дворецкий, а Марк, самостоятельно занимается всеми делами по кухне: готовит, моет посуду, сервирует стол, занимается закупками.
– Элизабет питает ностальгическую любовь к условностям прошлого, – прокомментировала Хелена, – Мне же они никогда не были понятны.
В тот вечер для меня лучше раскрылся характер новой жены отца. Я вспомнил, что с утра застал ее за книгой Достоевского, и подумал, что в Хелене было что-то от героинь русского классика. Я находил некоторое внутреннее сходство между ней и Настасьей Филипповной. Был какой-то надрыв в ее душе, а в прекрасной голове таилось скрытое безумство.
Насколько мне было известно, Актон – английская фамилия, а Дальберг – немецкая. Фамилия Дальберг-Актон образовалась благодаря браку баронета Актона с последней представительницей древнего баронского рода немецких прелатов. Однако в Хелене не было, ни свойственной англичанам сдержанности, ни характерной для немцев прагматичности. У нее была типично русская, необузданная душа, вмещающая в себя непримиримые противоречия, склонная к фатализму и питающая страсть к драме.
Я нередко слышал шутку, согласно которой, девиз героев английской литературы: «я умру ради чести»; немецкой: «я умру ради величия»; французской: «я умру ради любви»; русской: «я умру». В этом фатальном замечании отражается экзистенциализм Достоевского, и отношение русских к смерти. У смерти нет цели. Смерть – просто данность, исход жизни. В своей жизни я совершил много ошибок и ужасных поступков, но все они, так или иначе,
Я также хотел бы остановиться на образе Гарма. Читатель не мог не заметить, какой ошеломляющий эффект производила на меня мрачная фигура сутулого, немого старика. Миссис Фостер в последствии поведала мне многое о его судьбе, но как бы не старалась она склонить меня симпатизировать ему, меня всегда бросал в дрожь немой взгляд старика, в котором скрывалась какая-то зловещая тайна. Главный секрет Гаргамеля даже для миссис Фостер сохранился неизвестным, и открылся только мне, а к концу повествования откроется и читателю.
Сложно было не заметить, что Гаргамель не находил благорасположения Хелены. Хелена по большей мере была приветлива с прислугой – миссис Фостер и Марком. Она состояла с ними в теплых дружеских отношениях. Гаргамеля же она открыто презирала, что передалось и близняшкам, которые крайне пренебрежительно относились к старику. Впрочем, вскоре такую манеру поведения перенял и я. Долгое время я недоумевал, зачем Хелена держала в доме столь ненавистного ей человека. В ее мягком, бархатном голосе звенели ядовитые, надменные нотки, когда она обращалась к Гаргамелю. Она даже не удостаивала его тем, чтобы обращаться к нему по имени, называя его Гармом, как мифического пса из германо-скандинавской мифологии, охраняющего мир мертвых. Это прозвище соответствовало бесчеловечному отношению к нему. Элизабет и Марк занимали отдельные комнаты на первом этаже под лестницей – небольшие, но чистенькие и уютно прибранные. Гаргамель же спал в крошечном флигеле, располагавшемся позади дома. В пристройку не был проведен электрический свет и вечерами можно было наблюдать, как в окне флигеля мелькала темная фигура длинного старика, расхаживающего туда-сюда в полумраке крохотной комнаты, освещаемой одинокой восковой свечой. Вся грязная домашняя работа доставалась Гарму. Свои обязанности он выполнял, не дожидаясь приказаний. Никто с ним не заговаривал, кроме малютки Дороти. Все сторонились его, и день ото дня он мерк, превращаясь в тень, бесшумно передвигающуюся по дому.
В продолжение ужина Гаргамеля не приглашали за стол. Он простоял почти весь вечер подле Хелены, по левую сторону от нее, молча подливая вина в ее бокал, когда тот опустошался. Впрочем, опустошался он довольно часто.
В тот вечер я также впервые узнал о пристрастии Хелены к красному вину. Чем больше она пила, тем прелестнее становилась. На щеке вспыхивал румянец, а глаза сверкали как кошачьи. Лицо приобретало забвенное, детское, почти младенческое выражение, а на губах появлялось некое подобие улыбки. Надо заметить, что правый угол ее рта всегда был опущен из-за шрама, поэтому она никогда не улыбалась в полной мере, и только приподнимала подвижный угол рта. От этого ее улыбка казалась несколько мрачной и загадочной.
Я отметил также, что Хелена была гораздо моложе, чем я ожидал, и подумал, что она слишком юна для моего отца. На вид казалось, что эта особа едва прожила четверть века.
– Как стейк, Томми? – спросил Марк.
– Очень вкусно, спасибо! – ответил я с энтузиазмом.
– Люблю, когда дети кушают с аппетитом! – заулыбалась Хелена, глядя на меня.
Я с неприкрытой жадностью уплетал мясо. Мне следовало проявить больше манер и утонченности – отрезать небольшие кусочки, терпеливо и подолгу их разжевывать. Но я никогда прежде не ел такой вкусной еды и к тому же был голоден, поэтому пренебрег всякими приличиями.