Цепь грифона
Шрифт:
– Зато Варшава была, – сказал, как отрезал, вождь, подразумевая дореволюционное существование Королевства Польского в составе Российской империи.
Глава 2
Свой монастырь
– А где у нас возмутитель спокойствия? – не скрывая сарказма, едва войдя в кабинет, поинтересовался начальник разведки НКВД Павел Михайлович Фитин.
– Проходите, Павел Михайлович. Присаживайтесь, – не принял шуточного тона Судоплатов.
Начальник 2-го отдела (разведка, террор и диверсии в тылу противника) Павел
– Так где Суровцев? – здороваясь, опять спросил Фитин.
– Беседует с арестованным по линии операции «Монастырь». Сейчас подойдёт, – ответил Павел Анатольевич.
– Что, попёрло? – по-прежнему улыбаясь, поинтересовался Фитин у Федотова.
– За этот месяц пятый обезвреженный немецкий агент, – сдержанно ответил Федотов.
– Вона как! Значит, наше совещание носит эпохальный характер, – присаживаясь за стол, ещё раз пошутил Фитин.
– Да. Сменился уровень немецкой агентуры. Это одно. Другое – это то, что нынешний агент сам по себе любопытный тип, – начал вводить коллегу в курс дела Федотов.
– Чем же он так любопытен? – поинтересовался Фитин.
– Видишь ли, Павел Михайлович, – отвечал Федотов, – это бывший белогвардеец. До сих пор нам если и попадались такие, то всё больше бывшие подпоручики и поручики. А тут матёрый белый полковник. Если, конечно, это тот человек, которого Суровцев узнал по фотографии.
– Вот оно что, – уже абсолютно серьёзно проговорил Павел Михайлович Фитин. – А вообще как наш бывший подопечный, а ныне, не нам чета, генерал-лейтенант Суровцев поживает? Может быть, нам завести такую практику: показывать ему все фотографии, имеющиеся у нас в архиве. Только тогда, опасаюсь, новое управление придётся создавать.
– Павел Михайлович, – вздохнув, ответил Судоплатов, – у меня, должен признаться, была когда-то мысль угробить его, чтоб избавить себя от лишней головной боли. А сейчас рассуждаю и прихожу к выводу: правильно сделал, что сохранил. Вот и Пётр Васильевич подтвердит, что дезинформацию не все могут качественно делать. Мы уже сталкивались с тем, что генералы в Генеральном штабе чувство меры в этом вопросе часто теряют. А вот после редактуры в группе маршала Шапошникова, понимай так, у Суровцева, всё приобретает достойный вид.
– Есть такое дело, – согласился Федотов. – Генштабисты то замкнуться норовят не хуже немецких агентов, а то самый серьёзный секрет непроизвольно выдают.
– Ну-ну. Только смотрите, чтобы ваша прежняя головная боль не превратилась бы в нешуточный геморрой.
– Вы о себе, Павел Михайлович? – поинтересовался Судоплатов.
– О себе. О себе, грешном, – серьёзно согласился Фитин.
Но объяснять что-то конкретно он был не намерен. И контрразведчик Федотов, и главный диверсант страны Судоплатов ничего и не собирались спрашивать. Если возникали общие вопросы, то они собирались, как собрались сейчас. И обсуждали эти вопросы, не выходя за очерченный темой круг. А что касалось чужих профессиональных тайн и секретов – у них своих было столько, что они попросту избегали знать что-то ещё вне сферы своей деятельности. Могли только догадываться о том, кто и чем конкретно сейчас занимается.
Но Судоплатов знал, что после возвращения Суровцева из Финляндии, где тот был в прошлом году, в разведывательном управлении Фитина образовались целые новые направления
В соседнем здании, в которое можно было пройти из кабинета Судоплатова, не выходя на улицу, генерал-лейтенант Суровцев заканчивал беседу с немецким агентом. Против ожидания разговор был достаточно коротким.
Перед этим он приказал конвоиру выйти. Положил перед арестованным пачку «Беломора» и спички. Придвинул к нему пустую консервную банку с загнутыми внутрь краями, служившую пепельницей. Бывший сокурсник Сергея Георгиевича по Павловскому военному училищу, бывший белогвардеец, а теперь арестованный НКВД немецкий агент громко, нервно рассмеялся. Да так, что на глазах его выступили слёзы. И только чуть успокаиваясь, заговорил через хриплый смех:
– Это сколько же мы с тобой не виделись, Мирк? Вот как это назвать? Судьба надо мной точно издевается. Не иначе…
Суровцев молчал. Даже не вздрогнул при упоминании ещё одной своей фамилии. Новотроицын всегда обращался к нему именно как к Мирку. «Это хорошо, что Новотроицын отреагировал на столь неожиданную встречу в стенах внутренней тюрьмы НКВД таким образом», – подумал Сергей Георгиевич. Для человека, которому грозит расстрел, держался он действительно достойно. «А с другой стороны, он столько раз смотрел смерти в лицо, что перестал удивляться самому её присутствию. Я и сам такой же», – признал Суровцев.
– Так и не куришь, – перестав смеяться, продолжал Новотроицын. – А папиросы для допросов по-прежнему всегда в кармане. Спасибо. Спасибо, ваше превосходительство. Премного вам благодарен, – с удовольствием раскуривая папиросу, проговорил он. – Спрашивайте. От старых друзей у меня секретов нет.
– Когда ты должен выйти в эфир?
– Завтра. В известное мне время, – серьёзно ответил Новотроицын.
Теперь в свой черёд рассмеялся Суровцев. Цинизм ситуации действительно был таков, что любой сценарий допроса не подходил под этот конкретный случай.
– Ну что ты ржёшь?! Тоже мне, нашёлся тут конь ретивый! – с какой-то обидой почти крикнул Новотроицын. Точно они были прежние порывистые юнкера и только вчера расстались.
– Николай, – уже без смеха, не обращая внимания на вызывающую реплику, заговорил Суровцев, – завтра отправишься на встречу со своим радистом. Передашь немцам то, что тебе прикажут. И не надо кокетничать. Я имею в виду рассказы о сложной жизни за границей и о непростом прошлом… Так же будет неуместно и любое покаяние… Тем более не надо ставить какие-нибудь условия и вести речь о каких бы то ни было гарантиях. Пойдёшь и сделаешь. Это первое. Второе, – продолжал он, – сейчас тебе выдадут чернила и бумагу. Набросаешь конспект будущих мемуаров о горькой судьбе белогвардейцев на чужбине. Особое внимание обрати на историческое место участников белого движения в нынешнем походе против еврейско-большевистской власти. Так немцы, кажется, теперь говорят? И будь предельно откровенен в вопросе личного участия.